Я не просто проснулся, а натурально выпрыгнул из этого дурацкого кошмара. Если бы проводник не убрал верхнюю полку, разбил бы к чертям башку, а так ничего, только руку в стенку со всей дури впечатал, но, кажется, просто ушиб, ничего страшного. А что больно, оно и неплохо, по крайней мере, не засну какое-то время. Не провалюсь обратно в этот бессмысленный сон. Фуф.
Надо бы ее под холодную воду, думал я, с досадой разглядывая при свете ночника распухшую ладонь. А еще лучше — приложить лед. Кстати, у проводника наверняка есть холодильник. А в холодильнике — минералка. Или пиво. Должно что-то быть.
Холодильник в купе проводника действительно имелся. Ухватив ушибленной рукой ледяную пластиковую бутылку, я почувствовал некоторое облегчение и отправился в тамбур покурить. Дурацкий сон, как ни крути, здорово выбил меня из колеи.
Закурив, я достал из кармана телефон, посмотрел на часы. Десять двадцать четыре. С момента отправления прошло меньше получаса. Выходит, проспал я всего несколько минут. А по ощущениям пару часов, не меньше. Надо же.
Я курил, прижимая к ушибленной руке все еще холодную бутылку. Голова была совершенно пуста, зато я явственно ощущал ее кубическую форму, особенно тяжелые, темные, словно бы свинцом обитые углы. Ничего хорошего, конечно, но пройдет, думал я, а был бы кофе, прошло бы прямо сейчас, но у проводника наверняка только растворимая дрянь, никакого удовольствия, а уснуть потом не смогу. Это немудреное рассуждение неспешно пересекало темное пространство моей опустевшей головы, в точности повторяя движение нашего поезда, и слова цеплялись друг за друга, как вагоны, и на стыках покачивались одновременно с составом, внутри которого я находился. Размеренное движение обоих поездов — реального и воображаемого — умиротворяло и даже убаюкивало, поэтому, докурив, я не пошел в купе, а прижался ноющим лбом к оконному стеклу, за которым не было ничего, кроме темноты и далеких голубых и желтых огней.
Постояв так какое-то время, я решил, что можно вернуться в купе и попробовать поспать, но обнаружил, что не могу пошевелиться. Ни двинуться с места, ни голову повернуть, ни перехватить поудобнее нагревшуюся уже бутылку, ни даже, кажется, вздохнуть.
Ни двинуться с места, ни голову повернуть, ни перехватить поудобнее нагревшуюся уже бутылку, ни даже, кажется, вздохнуть. Я не испугался, но явственно ощутил, что мой будущий ужас уже разлит по полу и понемногу прибывает, как вода во время потопа. Мне-то пока совсем не страшно, но ледяная тягучая жуть уже поднимается от ступней к коленям, и, господи, что будет со мной, когда она доберется до сердца?
Отчаяние охватило меня, на помощь ему, как всегда в таких случаях, пришел гнев — это я-то не могу пошевелиться? Не бывать такому! Я рванулся, дернулся, со всей дури шарахнул ладонью по стене, взвыл от боли, открыл наконец глаза и обнаружил, что лежу на полке в своем купе, бутылки с водой, которой я вроде бы лечил пострадавшую руку, нет и в помине, зато рука — вот она, болит, зараза, но ничего страшного, просто ушиб, пройдет.
Какое-то время я пытался осмыслить происходящее. По всему выходило, что недавнее пробуждение, проводник, холодная бутылка и перекур в тамбуре мне просто приснились, а что рука так достоверно болела, это вполне объяснимо, я запросто мог стукнуться еще во сне. Но теперь-то я проснулся по-настоящему — вроде бы. Кажется. Похоже на то. И неплохо бы все-таки сходить к проводнику. Возможно, наяву у него тоже найдется холодильник и ледяная бутылка, которую можно приложить к ушибленной ладони, чтобы хоть немного успокоилась, зараза такая.
Сон оказался вещим — в том смысле, что холодильник в купе проводника наличествовал и холодная минералка нашлась. Я поспешно открыл бутылку, сделал несколько жадных глотков и, немного потоптавшись в коридоре, отправился в тамбур. Мне совсем не нравилась эта идея — повторять наяву все действия, совершенные во сне, но курить хотелось зверски, а тамбур — единственное место, где это можно сделать. Вот черт.
Закурив, я достал из кармана телефон, посмотрел на часы. Двадцать два часа двадцать четыре минуты, в точности как в давешнем сне. Это совпадение подействовало на меня, как удар мокрой тряпкой по сердцу. Я невольно дернулся, но тут же успокоился, вернее, мне стало все равно. Ну, двадцать два. Ну, двадцать четыре. Ну, совпадение. Может быть, я до сих пор сплю и вижу сон? Ладно, сплю и вижу, подумаешь, великое дело сон, в конце концов, когда-нибудь проснусь, я всегда рано или поздно просыпаюсь, не было еще такого, чтобы я — да не проснулся. А если и было, то я не заметил. А если не заметил, значит, никакой разницы. И будь что будет. Que sera sera.
Я курил, прижимая к ушибленной руке все еще холодную бутылку. А докурив, не пошел в купе, а прижался ноющим лбом к оконному стеклу и стоял так, пока не ощутил, что снова не могу ни пошевелиться, ни вздохнуть. Это было почти смешно — смотри-ка, действительно все повторяется, не сон, а дурная присказка про белого бычка, надо же было так влипнуть.
Значит, так, сказал я себе, все это чрезвычайно поучительно, но сейчас ты все-таки попробуешь проснуться по-настоящему. Спокойно, без паники откроешь глаза и обнаружишь себя в купе, смирно лежащим на полке, только руками не надо размахивать, очень тебя прошу, третий удар добром не кончится.