Я был с нею совершенно согласен, но почти неспособен действовать, так что Мирре пришлось раздевать меня самостоятельно. От дешевого манекена я выгодно отличался тем, что конечности мои прекрасно сгибались в суставах, проблема же состояла в том, что они делали это невовремя и не к месту. Но Мирра справилась.
— Все в порядке, — говорила она, — и ты тоже в порядке, я вижу. Вот тебе сухая рубашка, надевай. Попробуй сам, у тебя все получится. Вот так, да, совершенно верно, какой способный мальчик, молодец, я тобой горжусь.
Откуда у этой пигалицы с радужной головой взялись интонации заботливой бабушки, ума не приложу. Но это было именно то, что требовалось. Путаясь в рукавах рубашки, я настолько пришел в себя, что начал понемногу вертеть головой, осматриваться. Теперь желтые стены мне скорее нравились, чем нет, как, впрочем, и оранжевый ковер, плюшевые кресла-мешки и лоскутные шторы. Отличная комната.
— Мы дома, — сказала Мирра. — Просто у меня дома. А теперь — внимание, вопрос. Помнишь, как мы сюда пришли?
Я отрицательно помотал головой.
— Правильно. И не можешь помнить, потому что мы не пришли. Мы сюда заснули. А потом аккуратненько тут проснулись. Тебе-то я помогла, ты же еще никогда специально так не делал, да?
Я бы и рад был поддержать столь занимательную беседу, но совершенно не понимал, что тут можно сказать. Пришлось неопределенно пожать плечами.
— А надо, — сказала Мирра. — Ты это можешь. Но пока не умеешь. А в таком деле, если можешь, обязательно надо уметь. А то рано или поздно нарвешься на неприятности, проснешься черт знает где, и еще вопрос — выберешься ли… Слушай, какой-то ты подозрительно бледный. Чаем тебя надо напоить, горячим и сладким, вот чего. Пошли-ка на кухню. Что скажешь?
Протянула мне руку, помогла подняться с ковра, взяла под локоть и отвела в соседнюю комнату, где небрежно побеленные стены были покрыты причудливыми пиктограммами, пол выложен мелкой пестрой плиткой, а в углу за низкой перегородкой прятались крошечная двухкомфорная плита, заполненная немытыми чашками раковина и гигантский холодильник свекольного цвета. Очевидно, это и была кухня.
Мирра прислонила меня к холодильнику, приволокла откуда-то легкое плетеное кресло и заботливо меня туда усадила.
Я как-то подозрительно быстро успокоился — в тот самый момент, когда, по идее, следовало бы начать волноваться. Происходящее почти не затрагивало меня. То есть умом я понимал, что случилось нечто невозможное: только что я сидел в баре и вдруг очутился в незнакомой квартире. Милая девушка с радужными волосами, наедине с которой я остался, непрерывно гнала какую-то мутную пургу, но при этом производила впечатление человека надежного, здравомыслящего и заслуживающего доверия. Вдобавок ко всему у меня начала ныть голова, а ноги размякли, как у тряпичной куклы; еще хуже был назойливый зуд в солнечном сплетении, как будто муравейник там кто-то разворошил. Но все это почему-то не задевало, не трогало и не беспокоило меня. Более того, происходящее казалось мне скорее хорошим событием, чем нет, даже в головной боли было что-то приятное и освежающее; возможно, мне просто нравилось чувствовать себя живым.
— Если ты дашь мне сигарету, будет совсем распрекрасно, — сказала Мирра, ополаскивая чайник кипятком.
— Если ты дашь мне сигарету, будет совсем распрекрасно, — сказала Мирра, ополаскивая чайник кипятком. — Пачку я, ясное дело, сдуру оставила на столе, а в доме даже паршивого окурка нет, мы искали. И Арсений неизвестно когда вернется… Надо бы, кстати, ему позвонить.
Я достал из кармана портсигар и молча протянул ей. Мирра взяла сигарету, но не прикурила, а заложила за ухо. К другому уху поднесла телефонную трубку, сказала: «Всё под контролем, я дома с гостем». Помолчала, послушала, сухо ответила: «Так получилось». Снова пауза, улыбка: «А это другое дело». И попрощалась коротко, но ласково: «Давай».
Говорить я по-прежнему то ли не мог, то ли просто не хотел. Сидел, смотрел в одну точку, наслаждался охватившим меня состоянием блаженного покоя и полного безразличия ко всему на свете, включая мою собственную участь.
— Ты еще легко отделался, — сказала Мирра, неторопливо доставая с полки керамическую банку, в которой, надо думать, хранился чай. — Повезло тебе со мной. А я когда-то в Прагу так перебралась. Нечаянно, конечно. Заснула дома, в Томске, проснулась тут. На улице. Вернее, под мостом — и не каким-нибудь, Карловым. Без денег, документов и обуви, хорошо хоть, в штанах и свитере, у нас дома топили плохо, так что я одетая спала. Чуть не сдохла, так испугалась. А все равно обрадовалась. И не потому, что в Прагу попала, я же сперва не знала, где проснулась, ясно только, что не дома, а больше — вообще ничего не понятно, хоть убей. Потому и обрадовалась, что ничего не понятно и вроде как чудо случилось — со мной, не с кем-нибудь!.. Я до сих пор рассказываю, что автостопом приехала, еще когда чехи нас без виз пускали, и осталась, — а как иначе объяснить? Все думают, я была очень крутая. Смешно.
Я откашлялся в надежде, что это упражнение поможет мне обрести утраченный дар речи, и спросил: