В ножнах покоился клинок — темнела витая ухватистая рукоятка, переплетались железные змейки, образуя причудливой формы гарду. Вместо привычного шарика или ромба рукоять венчала ощерившаяся собачья голова.
— Ну? — спросил Вишена, оглядев все это повнимательнее.
Яр поднял на него неуверенный взор — так смотрят затравленные, выбившиеся из сил олени.
— Я не знаю откуда взялся сей клинок. Как рубинового меча лишился, ножны пустыми носил. Плащ этот меня занимал… Словом, когда я за ножны ненароком взялся он уже был там. Но откуда? Кто его подсунул? Когда? Уж и не ведаю…
Коротким ладным движением Яр извлек меч из ножен и Вишена едва не вскочил: он-то привык к сверкающим полированным клинкам; сей же клинок был черен, как плащ у лежича на плечах. Вороненый булат едва заметно поблескивал, а на гарде, там где Вишена привык видеть драгоценные камни, рубины иль изумруды, все едино, виднелись непонятные символы, разные с обеих сторон гарды.
— Это варяжские руны, — пояснил Тарус. — Мало кто в мире их помнит и понимает. Древние они, не теперешние.
— Что же значат они, чародей?
Тарус указал на гарду длинным коричневым пальцем:
— Это руна судьбы, Гэнмар. Но она перевернута. Вторая — Морк, означает постоянство и верность.
Вишена долго глядел, не мигая, на чародея.
— Что же? Отголоски рубинового колдовства?
Тарус пожал плечами:
— Похоже. А ты, Яр, не горюй. Где бы мы были без рубинового меча? А сначала-то и его убоялись не на шутку. Авось и этот, черный на что сгодится. Ступай, поспи. Набирайся сил.
Хлопец отошел в сторону и прилег рядом с Омутом, закутавшись в плащ. Плащ здорово согревал, несмотря на то, что казался тонким и невесомым. И от дождя он защищал, третьего дня застал путников ливень-озорник, кругом струи поливали, на сажень не проглядишь, а на Яра хоть бы капля упала. Даже на голову — ни-ни! Вот только снять его нельзя. Точнее, снять-то можно, да едва отойдешь в сторону от него шага на три — коршуном взмоет в воздух, и на плечи. Застежка с рубинами сама-собой: «Клац!» Попался, мол, голубчик… Эхма, что творится-то?»
Одолеваемый тревожными думами Яр забылся тяжким глубоким сном. Вишена с Тарусом остались сидеть у костра.
— Бедняга хлопец… изведется ведь… — пробормотал Пожарский со вздохом.
— Ничего. Коли сейчас не сломается, после его уж ничем не согнешь, — ответствовал Тарус, подбрасывая хворосту в пламя, жадно набрасывающееся на пищу.
— Молодчага он, Яр. Иному и перстня с рубином, вросшего в палец, хватило бы с лихвой. А наш-то? С нечистью дрался, не робел, головы не опускал. Орел, да и только. Неужто мечом черным его доймут? Не, Вишена, не та кость. Кремень, не хлопец!
— Перехвалишь, — поморщился Вишена, — будет.
Тарус умолк, снова подкармливая костер. Ветер вкрадчиво шуршал в кронах четверки сосен: «Шу-шу-шу…» Где-то вдали орали лягушки, выл, протяжно и тоскливо, не то волк-одиночка, не то престарелый вовкулак. Над поляной мелькали черными молниями летучие мыши, чертя меж звезд замысловатую сеть; изредка бесшумно проносилась крупная неясыть.
— Как думаешь, далеко ли те, с книгами? — спросил Вишена, задумчиво уставившись в огонь.
Чародей почти и не думал:
— Дня на два отстаем. Быстроногие они, черти, на север спешат, к морю. Поди их догони…
— Вдруг не догоним? А?
— Догоним, мыслю. Впереди болота сплошные, там они как пить дать задержатся. Ну, а я тропку одну знаю счастливую, полешуки мне о ней поведали. Главное, к морю поспеть вместе с утеклецами. Там, думаю, их ладьи ждут-не дождутся.
— А ежли они пехом?
— Тогда на запад свернут, вдоль побережья. Только и успевай! Но скорее — ладьи их дожидаются. Мореходы они, мореходами и останутся.
Вишена поскреб в затылке.
— А ежли — волками обернуться, а, чародей? Догоним вмиг, отобьем Книги — и деру!
— В зубах ты их потащишь, что ли? Умник! Как есть догонять надобно!
Вишена вздохнул печально. Вот она, магия. Когда помогает, а когда и мало от нее толку.
— Не серчай, Пожарский, придумаю что-нибудь. Чай, не впервой.
— Небось придумаешь… — согласился Вишена и усмехнулся. — Думай, голова, шапку куплю!
Тарус уселся на корточки, протянув ладони к огню — его излюбленная поза.
— Иди и ты досыпай, друже. Чего схватился посреди ночи? — сказал он.
— А ты как же? Не спишь?
— Я завтра отосплюсь, в походе…
Вишена только рукой махнул. Вот, мол, чародей-кудесник, вечно со своими штучками!
Разбудили его на рассвете. Лесные птахи затеяли обычный многоголосый звонкий концерт; ветерок за ночь улегся — спать, наверное.
— Вставай, Пожарский! Сейчас снимаемся!
Путники, зевая, готовились к дневному переходу. Купава успела сообразить какого-то бодрящего отвару, пустив деревянную чашу-долбленку по кругу. Звенело точило о металл — Славута ладил свою любимую пуще всего секиру.
Яр наутро выглядел повеселее, даром что в плащ все кутался. Ему как раз совали чашу с отваром:
— Держи братину, отрок!
Принял, отхлебнул и закашлялся.
— Ух-х! Горячий!
— Горячий, — передразнил Роксалан и хохотнул, — студи, дураче, под носом ветер!
Воины засмеялись; усмехнулся и Яр, подул в чашу, отхлебнул, и передал дальше.
Ярило-солнце скоро высушит росу на траве. Пора бы и в путь.