Буря бушевала два дня и за это время ни одна капля не упала с неба на землю. Грома и молний хватило бы Перуну на целый год, а вот дождь так и не пошел. Оно к лучшему, конечно, зачем лишнее купание? Но странно все же, непривычно — как без дождя?
После они шли, дней десять, не меньше, все по той же чащобе. Боромир хмурился и часто поглядывал на невозмутимого Таруса. Каждый из путников понимал: много прошли, давно уж должны оказаться в дулебских землях, где к югу начинаются бескрайние ковыльные степи, а на западе виднеются горы. Лес и не думал кончаться.
Никто не жаловался. К чему? Однако долгое ожидание новой беды основательно измотало всех. Нервы напряглись до предела.
День сменялся днем, но ничего не происходило. Вернее, все выглядело так, будто ничего вокруг не происходит. Вишена давно заметил, что неподалеку от них беспрестанно шныряют козодои, перепархивая с ветки на ветку. Птица эта скрытная и малоприметная, дневной свет не любит. Неспроста, выходит?
Вишена поведал это Тарусу, тот лишь усмехнулся в ответ и погрозил пальцем: молчи, мол! Усмешка вышла печальная. Позже Пожарский понял, что козодоев видят и Боград со Славутой, однако помалкивают. О-хо-хонюшки, ведь три напасти всего-навсего одолели, три из семи!
«Ладно, — возразил себе Вишена. — Выдюжим, и с остальными справимся! Не даром с нами Тарус-чародей да Боромир-Непоседа! Да и прочие не лаптем щи хлебают, руки-ноги на месте, головы ясные тоже…»
Полумрак непролазной чащобы густел, уступая место все более глубокой тьме.
Надвигалась ночь. Путники расположились у трех костров, неохотно переговариваясь приглушенными голосами. Нарушать бездонную тишину здешних лесов почему-то совсем не хотелось. Припасов у них почти не осталось, а дичи в этой глуши днем с огнем не сыщешь…
Великаны-деревья окружали людей, что сидели у колышущегося пламени костра. Казалось, глядят они с неодобрением, хотят отойти подальше, да не могут и потому лишь топчутся на месте, нехотя подбирая узловатые корни, негромко поскрипывают, словно жалуются.
Вишена сидел у огня и жарко горящие изумруды на мече увидал не сразу. Боромир в это время переговаривался с Тарусом и на свой меч не глядел.
«Начинается!» — понял Вишена и вскочил.
Ему показалось, что на плечо обрушилась скала. Тяжело завалившись на бок Вишена глянул вверх — над ним нависала, слегка покачиваясь, толстенная ветвь дуба.
Сбоку кто-то удивленно вскрикнул; усиливался скрип. Люди вскочили с мест, сомкнулись плечом к плечу и застыли кольцом, ощетинившись мечами.
Деревья ожили. Издавая глухие неприятные звуки громадные дубы окружили боромиров отряд и наступали на него, протянув темные морщинистые руки-сучья. В величавом неторопливом движении угадывалась скрытая неодолимая мощь.
— Уворачивайтесь от них! — крикнул Тарус звонко. — Раздавят!
На темных высоких стволах тускло замерцали неправильные пятна с ладонь величиной — точь-в-точь глаза! Среди качающихся ветвей, неслышно хлопая мягкими крыльями, замелькали большие совы. Их крик зазвучал громко и зловеще. Защелкали крючковатые клювы, растопырились когти-кинжалы, готовые впиться в живую трепещущую плоть.
Отряд рассыпался. Воины уклонялись от ветвей, те двигались не слишком быстро, но вот закричал от боли Тикша — кривые совиные когти вонзились ему в плечо. Птицу-бестию тут же разрубила надвое Соломея. Куртка Тикши быстро пропитывалась кровью, рука бессильно повисла.
Могучая ветвь опрокинула наземь Бояна-чикма. Дементий и Акила напрасно рубили ее мечами, клинки глубоко втыкались в плотную древесину, но вреда, похоже, не причиняли.
Славута нырнул, спасаясь от такой же ветви, выпрямился и проворно сшиб под ноги пеструю сову древком своей лунной секиры.
Боромир, щурясь от яркого света изумрудов, отмахивался от толстого медлительного дуба. Изумрудного меча дерево старательно избегало. Непоседа не замедлил предупредить об этом Вишену. Не зря: тот изловчился и мигом отрубил толстый, с руку, сук, почти без усилий, словно шею гусю.
Плясало пламя костра, под ногами мелькали причудливые живые тени, шевелились со скрипом дубы, метались совы с горящими, словно угольки, глазами, отблескивали сталью узкие серебристые клинки…
Отрубленные сучья падали на прелую листву, начинали извиваться и скоро превращались в больших черных змей. К скрипу, воплям сов и хриплому людскому дыханию добавилось громкое шипение.
— Змеи! Под ноги, под ноги зрите!
Боград размахивал пылающим факелом, истошно крича:
— Огнем! Огнем их, окаянных!
Факелов стало больше; один дуб даже вспыхнул, оглушительно затрещав.
— Так, други! Так их!
— Э-эх, ма!
Факелы полетели веером, огонь принялся весело пожирать окружившие людей деревья. Дым поплыл ввысь, разгоняя сов и затмевая проглянувшие звезды. За первым рядом горящих дубов зашевелился, казалось, весь лес.
— Уходить надобно, чародей! Сомнут, затопчут! — закричал Боромир.
Но куда уходить-то?
Тарус, услыхав это, замер на миг, словно ухватил за хвост какую-то важную, готовую сбежать мысль.
— А ведь уйдем, Непоседа!
Пожар входил в силу, разрастался, пламя прыгало с дерева на дерево, и пошло, и пошло пластать… Отряд остался в кольце сплошного огня.