Против этого возразить было нечего, кроме того, что никто не брался научить, каким образом заставить всех мирян быть идеальными гражданами.
— Нет, ты не просто Кузьма, — иронично заметил я — ты гражданин Кузьма Минин!
— А что в том плохого? — удивился собеседник. — Я от своего батюшки не открещиваюсь.
— Что значит «не открещиваешься», ты что, Кузьма Минин?
— Ну да, Кузьма Минич Захарьев по прозвищу Сухорук, а что в том плохого?
— А почему ты сказал, что ты говядарь? — ошарашенно спросил я, во все глаза рассматривая будущего национального героя.
— Потому, что торгую говяжьим мясом.
— Погоди, значит, ты нижегородский земский староста Кузьма Минин?
— Нету нас в Нижнем Новгороде такого земского старосты, а из нижегородских посадских людей я один есть Кузьма Минич.
— Минич или Минин?
— Сие суть одно и тоже есть, Минин означает сын Минича. А откуда ты про меня знаешь? Я тебе про своего батюшку ничего не сказывал.
— Слухом земля полнится, — еще не придя в себя от неожиданного открытия, сказал я. Потом напряг память, пытаясь вспомнить еще что-нибудь про легендарного спасителя отечества. Однако ничего другого, как его памятник на Красной площади в компании с князем Пожарским, в голову не пришло.
— А князя Пожарского ты знаешь? — на всякий случай, спросил я. Кто знает, может быть, народные герои уже познакомились в предвкушении будущего сотрудничества и стояния в одной компании вблизи лобного места.
— Слышал про такого, его у нас в Пурехе под Нижним имением пожаловали.
— А сам ты с Дмитрием Михайловичем Пожарским не знаком?
— Это, который стряпчий с платьем?
— Вряд ли, тот Пожарский, скорее всего, воевода. А что значит стряпчий с платьем? Портной какой-нибудь?
— Нет, стряпчие — это царские слуги. «С платьем» те, что царской рухлядью и сукнами заведуют.
— Первый раз такое слышу, — признался я.
— Тот Дмитрий Михайлович, о котором я слышал, военачальник.
— Такого не знаю. Так что, про меня боярыня разумеет, пустит с тобой в поход?
— Она-то пустит, — неуверенно начал, я, — только думаю, тебе лучше домой вернуться.
— Ты же обещал меня взять с собой! Что я, зря вместе с мальцами столько дней саблей махал и из лука стрелял!
— Да, нет, не зря, но ты у нас вроде как национальное достояние…
— Это ты по-каковски говоришь, я что-то таких слов не понимаю?
— По-русски… Если очень хочешь, конечно, пойдем, будешь набираться стратегического опыта.
— Опять темнишь, — обиделся Кузьма, — и что это вы, ливонцы такие люди заковыристые!
— Почему ты решил, что я ливонец?
— Это любому ясно, по-нашему понимаешь хорошо, а говоришь худо. Я в Ливонии коров торговал, и вашу речь не однова слышал.
— Тогда тебе виднее, ливонец так ливонец.
Что делать с Мининым, я не знал. С одной стороны, вроде бы будущий народный герой, и рисковать его жизнью в опасной экспедиции не следовало. С другой стороны, он, чтобы стать героем, должен набраться опыта и знаний.
После размышлений я решил не грузить себя переживаниями об ответственности за судьбу спасителей отечества и пустить все на волю обстоятельств. Фортуне, в конце концов, виднее, что кому делать в этой жизни.
…Оставшиеся до отправления в поход два дня мои «молодые бойцы» тренировались, как черти, с утра до ночи. Конечно, полноценных воинов из них пока не получилось, но и я был не Суворов, так что каков поп, таков и приход. Во всяком случае, несколько человек уже лучше меня стреляли из лука, а Иван Крайний смог отразить две из пяти моих сабельных атак.
Иван получил свое прозвище Крайний из-за положения их избы в селе. Было ему, по моим подсчетам, лет девятнадцать, был он статен, красив, да и других талантов отпустил господь Бог крестьянскому сыну достаточно. Единственно, чем он был обделен, это происхождением. Положение кабального холопа полностью перечеркивали его будущее. Отец Ивана, как и многие русские крестьяне, по своей простоте и от безысходной бедности попал к боярам в полную, едва ли не вечную кабалу.
Увы, такое случалось очень часто. Помещик давал свободному или беглому крестьянину в кредит деньги на обзаведение имуществом. Потом этот долг обрастал непомерными процентами, пока не делался непогашаемым и наследственным.
Кабальное холопство было одним из способов земледельцев прикрепить крестьян к своей земле и сделать их бесплатными рабочими. Власти же весьма снисходительно смотрели на этот помещичий беспредел. Их целью было не определить отношения крепостных людей к владельцам, а обеспечить свои собственные, государственные и финансовые интересы; определение юридических свойств того или другого отношения крепостных людей к владельцу вовсе не входило в расчет правительства.
У тех, кто попадал в долговой капкан, было только два выхода: бежать к другому «доброму» помещику и надевать новое ярмо или подаваться в казаки. Оба выхода были приемлемы для людей одиноких или безответственных. Остальные постепенно смирялись со своей участью и утешали себя пословицами: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день».
Ближе познакомившись со своими «дружинниками», я услышал много подобных историй. Сделать что-либо для всех этих людей я не мог, оставалось только им сочувствовать. Впрочем, не все было так безрадостно. Богатые Морозовы не обирали своих многочисленных крестьян и холопов до последней нитки, как это зачастую делали мелкопоместные дворяне.
И люди жили, как везде и всегда на земле, старались выжить, находили свои маленькие радости, плодились и размножались…
Управляющий морозовским имением, бывший подьячий, грамотный и неглупый человек, явно не был душегубом и грабителем. Жил он по своей совести, рачительно управлял вотчиной, казнил и жаловал по своему усмотрению, как и любой начальник его ранга во все обозримые времена.