Увидев меня, он поднял гневные, голубые глаза и сказал грудным голосом:
— Вишь, варяги проклятые, что сделали!
— Встать можешь? — спросил я, со страхом глядя на древко толстой стрелы, которую мужчина бережно придерживал здоровой рукой.
— Могу, — ответил он, кривясь от боли. — Попал-таки, паскудник. И стрелять-то толком не умеет, а вишь, попал. Теперь точно помирать придется.
— Чего это они убежали, — спросил я, — так чумы испугались?
— Они сами московские, у них в белокаменной в позапрошлом году половина народа от чумы померла.
Потому такие пугливые.
— А почему ты решил, что в избе чума?
— Так там вся семья мертвая, уже смердеть начали.
— Я тоже вчера туда заходил, да темно было, ничего не разглядел. Пошли к избе, я посмотрю, как стрелу вынуть.
— Как ее вынешь, когда она на два вершка в теле! — обреченно сказал он.
— Попробую, — не очень уверенно пообещал я. — Я немного в лекарстве понимаю.
Кузьма с надеждой глянул на меня, попытался встать, но, вскрикнув от боли, не смог.
— Держи стрелу, чтобы она не шевелилась, — велел я и поднял его на ноги.
Мы медленно пошли назад к избе.
— Что же это у тебя за товарищи такие? — чтобы отвлечь раненого, спросил я.
— Чумы как чумы боятся, — попытался пошутить он, криво ухмыляясь. — Может, они и правы, нешто можно заразу разносить! Что делать, коли не повезло.
— Наталья! — Позвал я, подводя раненого к дому. — Иди сюда, помоги.
Морозова вышла из-за нашего укрытия, но на помощь не спешила. Оно и понятно, два года назад в Москве от чумы умерло больше ста тысяч жителей.
— Иди, тебе говорю, не бойся! — сердито закричал я.
Наталья Георгиевна вздохнула, покорилась и медленно приблизилась.
— Постели на пол сено, нужно уложить человека, — велел я, указав на сарай.
Наталья повиновалась и быстро соорудила довольно удобное ложе. Я подвел к нему Кузьму и осторожно уложил на спину.
— Ишь, сердешный, как тебя ироды поранили! — запричитала женщина, увидев торчащую из тела стрелу.
Что делать дальше, было не очень понятно. Никаких приспособлений для операции, кроме небольшого ножа, у меня не была. Не говоря уже об антисептиках. Нужно было срочно найти что-нибудь подходящее, чтобы вскипятить воду.
— Я сейчас, — сказал я и, закрыв нос и рот шапкой, отправился в чумную избу.
Теперь, при дневном свете, передо мной открылось страшное зрелище. Комната была завалена трупами людей. Сдерживая дыхание, я спешно осмотрелся и, прихватив свободной рукой стоящий у очага глиняный горшок, выскочил наружу.
— Мне кажется, что они умерли не от болезни, а их убили, — сообщил я тревожно ждущим моего возвращения Наталье с Кузьмой. — Сейчас отдышусь и посмотрю. А ты, — велел я Морозовой, — вымой горшок и нагрей в нем воды.
Наталья безропотно взяла горшок и растерянно огляделась.
— Колодец за баней, — сказал я, предвосхищая ее вопрос. — Я пошел…
Я несколько раз глубоко вдохнул и опять ринулся в избу. Теперь я прошел вглубь, где в самых немыслимых позах лежали тела убиенных. Вблизи стало ясно, что я не ошибся. Люди, трое взрослых и четверо детей, были жесточайшим образом убиты. У крупного мужчины в крестьянском платье горло было перерезано, как говорится, от уха до уха. У старика размозжена голова, а женщину и детей закололи то ли пиками, то ли просто зарезали. Не сдержав тошноту, я выскочил наружу, и меня вырвало.
— Всех убили, — сказал я, когда мне немного полегчало.
У моих товарищей сразу прояснились лица. Насильственная смерть крестьян не грозила им неминуемой гибелью от страшной болезни.
— Я за водой, — ожила Наталья и бросилась на зады усадьбы к колодцу.
Не дожидаясь ее возвращения, я насовал сена в дворовую печурку и принялся добывать огонь.
— Я за водой, — ожила Наталья и бросилась на зады усадьбы к колодцу.
Не дожидаясь ее возвращения, я насовал сена в дворовую печурку и принялся добывать огонь. Трут, к счастью, уже высох и после нескольких попыток задымился от искры, выбитой специальной железкой из кремня. Я раздул огонь и запалил бересту, от нее занялось сено, а когда оно разгорелось, подбросил в печурку кольев из плетня.
Кузьма, сжав зубы, неподвижно лежал на своем лежаке в дверях сарая, внимательно наблюдая за моими действиями.
— А на что тебе вода? — спросил он осевшим голосом.
— Рану промыть, — ответил я, ставя на веселый костерок принесенный Морозовой горшок с водой. — Чтобы зараза в тело не попала.
Оставив Наталью наблюдать за печкой, я принялся за раненого. Сначала разрезал кафтан и нательную рубаху, уже пропитанную кровью. Стрела вошла так глубоко в тело, что наконечника видно не было. К тому же все было так залито кровью, что рассмотреть что-либо, кроме грубо струганного древка, было невозможно.
Кузьма мужественно терпел мои прикосновения, но по его побелевшему лицу и сжатым зубам было понятно, как ему больно. Чтобы отвлечь его от боли, я применил свою экстрасенсорику — начал концентрировать биополе над раной. Ладонями чувствовались ответные болевые импульсы, исходящие от раненого места. Я представил, что чувствует человек, в которого воткнута палка с железным наконечником, и меня прошиб пот.
— Зря ты, добрый человек, мучаешься, — сказал осипшим голосом раненый. — Мне уже не поможешь… Жаль, попа нет, придется помирать без покаяния.