Государыня и впрямь почувствовала внезапное облегчение: и сердцебиение, и головокружение как рукой сняло. Именно, что рукой.
— Григорий, но как же ты мог? — еле слышно выдавила Александра Федоровна.
Именно, что рукой.
— Григорий, но как же ты мог? — еле слышно выдавила Александра Федоровна.
— Ах, вот вы о чем?! — Распутин гневно выпрямился, обвел хмуро окружающих взглядом, от которого даже в костяных пуговицах могла появиться ломота. — Эх я, дурак! — резко выплевывая каждое слово, проговорил он. — А мне было представилось, что вы уразумели все, душой страдаете и меня позвали, чтоб ту боль с вашего естества снять. Эх, видать, нелепица в голову пришла. Ну, тогда не обессудьте, Мам а , Пап а , уж пойду я.
— Григорий, о чем ты говоришь? — увещевающе, но все же со скрытым недовольством, промолвил Николай II. — Ведь это ты столь непочтительно и странно, я бы даже сказал, в высшей мере странно обошелся с нашим подарком.
— О подарке, значит, печетесь? — Распутин гневно нахмурил брови и заиграл желваками на скулах. — А о том у вас помыслов нет, что кровь Спасителя, обагрившая шип терний венца его, взывает к вам, твердя о святотатстве?! Или забыли вы, что крест — орудие смерти, коим от царя власть имущие тщились погубить сына царя небесного?! Моей ли вы смерти хотите? Моей ли крови?
— Сын мой, — негромко и увещевающе начал отец Илларион, поднимаясь с места. — Мне странно и горестно слышать такие слова от человека, которого почитают здесь просветленным и боговдохновенным. Не слуги кесаря, но слуги первосвященника иудейского предали Мессию смерти мученической, предпочтя разбойника Христу. С тех пор всякий, именующий себя добрым христианином, принимает на себя знак того креста как неугасимую память о Спасителе и сопричастность боли и воскрешению его.
— Не так то было. Не о том речь! — заглушая яростным выкриком последние слова настоятеля, вскричал Старец. — Живую кровь Господа нашего в золотые каменья заковали, изукрасили крест, точно сие и не знак смерти вовсе, а жертвенник поганский. На чьем алтаре Божью кровь пролили? Кому жертву принесли? Не аспиду ли лукавому, что всякий день и всякую ночь не дремлет, ища души людские для погубления? Да ведомо ли вам, что в час, когда Сатанаил был низвергнут с небес в адское пламя, кровь его обратилась в злато, а пот и слезы низринутых ангелов, отступивших от Божьего престола — в драгоценные камни? В них искушение для человека, прельщение для глаз и гибель души! Кому служите вы, — Распутин ткнул пальцем в грудь священника, — нося пред небом и человецеми этакие кресты? Кого славите, к кому взываете?! — Голос Распутина ревел, словно туманный сигнал океанского лайнера. Казалось, в округе не было ни единого человека, который бы сейчас не услышал громогласных речей Старца.
— Да ты бесом обуян! — от удивления широко раскрыв глаза, точно в пространство, ошеломленно проговорил преподобный Илларион.
— Замри, несчастный! — рыкнул в ответ Распутин так, что подвески с хрустальных люстр начали опадать сами собой, подобно осенним листьям.
— Мое слово есть слово истины! — гордо выпрямляясь и прижимая правой рукой к груди наперсный крест, ответствовал священник. — Не пугай, не испугаешь! С нами крестная сила! Предаю тебя анафеме и приговариваю к церковному покаянию!
— Что ты смыслишь в приговорах, жалкий мошенник, вещающий о том, в чем не разумеешь тем, кто и подавно не ведает ничего? Мною нынче Россия держится. Я уйду — и ей не устоять! Сердит я на вас. — Голос Распутина вдруг стал негромким и до слезы печальным. — Мам а , Пап а , кому поверили? Кому сердечко открыли? Ухожу ныне. И покуда ты, матушка, семь раз по семь дней постом и покаянием вины своей не избудешь в святых местах, в уединении, не вернусь. Пусть идет все своим чередом. Пламя ли, бездна разверстая — что мне за беда, коли самим вам до сего дела нет? Прощайте, не поминайте лихом.
Пусть идет все своим чередом. Пламя ли, бездна разверстая — что мне за беда, коли самим вам до сего дела нет? Прощайте, не поминайте лихом.
Он развернулся и, не спросясь, пошел сквозь анфиладу комнат, мимо замерших в ужасе камер-юнкеров. А навстречу ему от крыльца несся крик: «Пожар! Пожар! Дровяной склад у храма горит!»
* * *
Сотник Холост с интересом обозревал содержимое небольшого фанерного чемоданчика, стоящего перед ним на столе.
— Маманя дорогая! Мечта детства! Набор «Юный налетчик»! Григорий Иванович, поймите меня правильно. Мне, конечно, безумно нравится ваш выбор, но ответьте мне, как человек, получивший хорошее сельскохозяйственное образование: зачем вам такое количество волын в одни руки? Маузер модели 1908 года — одна штука. Наганы офицерские российского производства — три штуки. Пистолет «штайер» — еще два экземпляра. Бомб системы Новицкого — шесть. Патронов немерено. Кроме того, — протокольным тоном продолжил он, — при досмотре чемодана обнаружены: пара белья, не путать с «парабеллумом», штаны фасона «летний вечер на Привозе», сорочка, условно белая, пиджак явно перешитый из чего-то, судя по ткани, недавно уворованного. Не густо. Офицерское удостоверение на имя подпоручика Смирнова. Так. Печать кустарно катали при помощи яйца. Шо ж вы так несерьезно!