— Ротмистр, да ты очумел! — возмутился пехотинец. — Повылазило, что ли?! Рука у меня.
— Что ж, тогда ступайте с нами. Вам помогут, — не обращая внимания на грубость, потребовал командир патруля.
— Эх, ротмистр-ротмистр. — Офицер с укоризной покачал головой. — Ну ладно, как скажешь. — Он вздохнул и резко выбросил вперед руку с чемоданом. — На-ка, подержи!
Патрульные отшатнулись. Один из них инстинктивно подхватил чемоданчик, оказавшийся на удивление тяжелым и потому тут же с грохотом упавший на ногу бедолаге.
— А-о-у! — взвыл тот, а подпоручик, ловко выдернув руку из перевязи, широким крюком ударил в челюсть въедливого кавалериста. Судя по габаритам «раненого» офицера, таким ударом запросто можно было завалить коня. Однако ротмистр, стоявший перед ним, отнюдь не был конем. Не успел кулачный боец понять, что произошло, как рука его оказалась вывернута в плечевом суставе и намертво зафиксирована за спиной начальником патруля. В ту же секунду твердые, как абордажные крючья, пальцы фехтовальщика сомкнулись на гортани «фронтовика».
— Вы такой же подпоручик Смирнов, как я — Матильда Кшесинская — прима императорского балета! — почти ласково сообщил ротмистр. — Вас зовут Григорий Котовский. Вы беглый каторжник. Не так давно вы сбежали с Нерчинских рудников, убив двух конвоиров из револьвера, отнятого у одного из них. Не дергайтесь. Иначе мне придется сломать вам руку. Это я организовал ваш приезд сюда, и поверьте, в ваших интересах меня внимательно и спокойно выслушать.
ГЛАВА 21
Ты никогда не решишь проблему, если будешь думать так же, как те, кто ее создал.
Альберт Эйнштейн
Настоятель храма святого Феодора Стратилата восседал у изголовья ложа Александры Федоровны и голосом мягким, но в правоте своей непреклонным, увещевал страждущую духовную дщерь ласковыми речами.
Отец Илларион, известный своей благостью и нестяжательством, год назад был представлен государю преосвященным Иоанном Кронштадтским, и с момента назначения его на сей высокий пост царь неоднократно убеждался в верности выбора.
Всякий день, когда Николай II и его семейство пребывали в Царском Селе, их можно было видеть в этом недавно построенном храме среди прочих отнюдь не сановных прихожан, молящихся пред светлыми ликами византийского письма. Здесь же у самого алтаря находилась крошечная молельня самой Александры Федоровны. Во всякий час в ней пахло ладаном, пред образами горели неугасимые лампады и живые цветы украшали вход и стены.
С начала войны тут же, рядом с храмом был открыт знаменитый на всю Россию Царскосельский лазарет № 17, в котором наряду с прочими медсестрами работали императрица и великие княжны.
Отцу Иллариону и прежде частенько доводилось встречаться с государыней в доме священников, в котором находились офицерские палаты, и в доме причетников, где располагались раненые солдаты. Там Александра Федоровна регулярно ассистировала хирургам при операциях.
Преподобный отец хорошо запомнил ее бледное лицо и глаза, в которых, казалось, застыл, точно отпечатался, непроходимый ужас. И все же почти безраздельная повелительница одной из крупнейших мировых держав каждый день вновь и вновь с гордостью восходила на свою голгофу тернистой дорогой крови и страданий.
Теперь помощь нужна была ей самой. Императрица плакала навзрыд уже два часа кряду, почти не переставая. Все накопившееся внутри ее за последние месяцы вырвалось наружу, точно лава из проснувшегося вулкана. И ни увещевания святого отца, ни голос не на шутку испуганного мужа не могли вернуть Александре Федоровне покой и умиротворение.
— Скоро все разъяснится, — сжимая тонкую руку супруги меж своими ладонями, негромко повторял Николай II. — Вот и отец Илларион тебе подтвердит, что это какое-то чудовищное недоразумение, просто чудовищное. Не волнуйся, мне уже звонили с заставы, что на Кузьминской дороге. Сказали, что мотор со Старцем уже проследовал ко дворцу.
Должно быть, автомобиль мчался быстро или же караульный начальник не спешил сообщить о прибытии «высокого гостя», но едва только царь договорил, как в коридоре послышались тяжелые шаги и скрип, который здесь, в Александровском дворце, производили одни только сапоги Григория Ефимовича Распутина с проложенной под стельками берестой.
— А вот и он, — изображая на лице вымученную улыбку, проговорил Николай II.
Преподобный Илларион нахмурился и, найдя глазами икону, демонстративно перекрестился. И государь, и его супруга знали, что святой отец не жалует Старца. И хотя тот лишь укоризненно качал головой, слушая о чудесах, сим «мужем земли русской» творимых, эта неприязнь все же бросала тень на отношения между царской семьей и смиренным отцом.
Молчаливые камер-юнкеры чинно открыли дверь пред сердечным другом царской четы, и тот вошел в комнату пружинистой энергичной походкой, какой обычно ходят, задевая встречных, первые парни на деревне.
— Что, Мам а , захворала? — без обычной здравицы с порога спросил Распутин.
Александра Федоровна, всегда радостно встречавшая Старца, лишь отодвинулась, заливаясь новым потоком слез.
— Ну! Ништо, ништо. — Целитель махнул рукой, точно отгоняя снующую вокруг чела императрицы муху. — Все. Голова прошла, сердечко попустило, не колотится. Чего лежать? Уж, почитай, здорова, матушка.