Что ж тут удивляться, когда, увидев воочию столь дерзкий побег, возница рад был услужить лихому урке?! Барраппа не ведал, куда мчат его кони, видел лишь, что все дальше от центра города, от дворцов, штабов и тюремных казематов. Наконец сани остановились у каких-то покосившихся ворот, и кучер постучал кнутовищем в одну из прошитых железными полосами дощатых створок.
— Чего надо, поязник [28]? — донеслось негромко из-за калитки.
— Гостя привез, — также вполголоса отозвался тот, к кому был обращен вопрос.
— Да свои вроде все по лавкам, а чужих нонче и не ждали вовсе.
— Это гость с ветру, от хозяина ушел, вот я умишком-то и раскинул…
— А нечего раскидывать. — Калитка в воротах приоткрылась, из нее выглянул небритый мужик лет этак пятидесяти в дворницком тулупе. — Ты чьих будешь, гулевой?
— Своих, — хмуро отозвался Барраппа.
— Ишь ты, какой еж! Слышь, поязник, какого лешего ты эту шушваль к нам приволок?
Извозчик склонился к неприветливому «привратнику» и заговорил еще тише:
— Я своими глазами видел, как он из кичи рванул, за ним легавые со штуцерами по следу шли, так он одного из них из его же собственной волыны положил. Говорю тебе, не простой фраер, по всему видать, серьезная птица.
— Серьезная, говоришь? — Дворник почесал поросший щетиной подбородок. — Легавого положил? Ну, коли твоя правда, может, и будет тебе наше вам с кисточкой. Но ежели вдруг лягушку [29] привез — смотри, и его прикопаем, и тебе мало не станется, — он поднял к глазам троечника крупный волосатый кулак, — зашибем, как букаху!
— Знаю, знаю, — зачастил тот, — но вот те крест…
— Ладно, не божись, Бомбардир разберет. Давай, еж, вставай, чего расселся? Ступай за мной, каяться будешь.
* * *
За воротами, как оказалось, подпертыми изнутри вкопанными бревнами, стоял длинный барак в два этажа, бывший то ли ночлежным домом, то ли бандитским притоном, слегка замаскированным под ночлежный дом.
Сквозь приоткрытую дверь на первом этаже Барраппа увидел длинные ряды заправленных темной рядниной коек. Среди них виднелись мощного вида детины, мало напоминающие нищих и убогих инвалидов, для которых, видимо, было когда-то организовано это богоугодное заведение.
— Иди, иди. — Дворник подтолкнул незваного гостя к лестнице, ведущей на второй этаж. — Здесь все места уже прописаны.
На втором этаже картина разительным образом отличалась от нищенского убранства ночлежки. Оттуда слышались задорный женский смех и лиричное подвывание граммофона. Провожатый дробно постучал в закрытую дверь и крикнул, стараясь перекрыть музыку и смех:
— Хозяин, тут поязник какого-то ежа привез, сказывает, будто с кичевана рванул.
Смех затих, клацнул замок, демонстрируя пришедшим слабоприкрытые кружевным бельем прелести грудастой блондинки. Она пропустила Барраппу и его сопровождающего и в тот же миг растворилась за дверью. Окна комнаты были задернуты глухими тяжелыми шторами, однако при свете керосиновой лампы Барраппа легко мог рассмотреть хозяина апартаментов, сидевшего за круглым столом, накрытым красной бархатной скатертью. Тот был немолод, пожалуй, невысок, однако широкие плечи и мощная грудь свидетельствовали о немалой силе. Темно-серые буравящие глаза под нависшими бровями, перебитый нос и сросшиеся с бакенбардами усы, весьма популярные во времена царствования Александра III, довершали набросок портрета того, кого привратник именовал Бомбардиром.
— Кто таков? — рявкнул Бомбардир, и Барраппа понял, что такой голос и впрямь вырабатывается необходимостью перекрикивать орудийную пальбу.
— Петр Длугаш, капрал сербской армии, — отрекомендовался Барраппа.
— Ишь ты! Чужеземец, выходит?
— Чужеземец, — кивнул незваный гость.
— А что ж тебя на нары-то занесло?
— С жандармами не поладил, — заученно начал Барраппа. — Документов не было, схватили, а я убег, у одного мундир прихватил и оружие. Они меня искать, я укрылся, они нашли. Когда брали, стрельба была. В тюрьму бросили, а нынче снова убег.
— И при том легавого завалил?
— Завалил.
— Ловко плетешь, — покачал головой Бомбардир. — А кто-нибудь твои словеса в городе подтвердить может?
Барраппа пожал плечами.
— Жандармы могут.
— Ишь ты, шуткарь! Сейчас побежим мы к жандармам спрашивать, кто от них утек и с какого перехмурья.
— Дружки есть, тоже сербы, вместе воевали…
— Сербы, говоришь? — Бомбардир схватился за переносицу, а затем, словно что-то вспомнив, взял стоящий на столе початый штоф водки, плеснул в стакан и протянул гостю.
— Пей.
Барраппа поднес обжигающую жидкость к губам и начал неспешно глотать предложенное хозяином угощение.
— Да, не по-нашему пьешь, не по-русски.
Бомбардир вцепился пятерней в свой левый бакенбард.
— Сколько, говоришь, дружков?
— Трое.
— А не те ли это сербы, что на Большой Морской хату ломанули? — На губах Бомбардира появилась насмешливая ухмылка. — Их там еще какой-то фраер подрезал. — Барраппа молчал, с удивлением и тревогой глядя на хозяина притона. — Да ты не жмись, еж, у меня ремесло такое — все про всех знать. Уж коли чужаки на моей-то земле озоруют, как о том не спросить? — Барраппа молчал. — Ну что, еж, слова позабыл? Ничего, с чужеземцами случается.
— Да ты не жмись, еж, у меня ремесло такое — все про всех знать. Уж коли чужаки на моей-то земле озоруют, как о том не спросить? — Барраппа молчал. — Ну что, еж, слова позабыл? Ничего, с чужеземцами случается. Вспомнить время есть, все равно отсюда без ответа не уйдешь, я тебе в том слово даю. И еще, если хочешь, хоть на святых образах побожусь, коли правду скажешь, то их пальцем не трону. — Барраппа молча поглядел на сопровождающего. Бомбардир правильно истолковал его взгляд. — И парни не тронут.
— Да, это они, — негромко произнес капрал.