— Ты, маменька, эту заморскую отраву зря потребляешь. — Григорий Распутин покачал головой и отхлебнул кваса. — Здоровости в ней и на грош не будет, а только для ума томление.
Императрица внимала Старцу, вздыхала, но укоренившаяся с детства привычка все же брала верх.
Императрица внимала Старцу, вздыхала, но укоренившаяся с детства привычка все же брала верх.
— Ты что же думаешь, ежели черное сверху белым прикрыть, так оно изнутри побелеет? Не побелеет. Все одно, что грязь лакать. А от того пойла иноверского и сердцебиения лихие случаются, и костям слабость, и в голове шум. Крещеному человеку такое пить зазорно. Басурманское зелье! То ли дело это, исконно наше. На вот, отхлебни.
Александра Федоровна, воспитанная при английском королевском дворе Гессен-Дармштадтская принцесса, точно чашу с ядом, приняла из рук «божьего человека» кружку с квасом, демонстрируя, что даже яд из этих рук не устрашит ее, и, почти не кривясь, сделала большой глоток.
— Чуешь силу, от самой земли идущую? — сжав кулак для пущей убедительности, проговорил Старец Григорий. — Без этой силы русского нутра не уразуметь.
— О да, конечно, — подтвердила императрица, возвращая недопитый квас.
— То-то и оно, что конечно. — Распутин потряс кулаком перед носом. — Господь же… Он все видит, все разумеет. Он меня сюда привел неспроста. Моими устами Господь тебе и папеньке истину речет. Я заступник за народ русский. Со мной все образуется. И Алешу на ноги поставим, как вот нынче Анечку. Слышала уже небось?
— Да, как же…
Старец открыл было рот, чтобы произнести еще что-то, но тут будто кто-то с размаху всадил пробку в самое горло. Распутин попробовал выдохнуть, но из легких донеслось лишь какое-то диковинное сипение.
— Скорее! — услышал он уже знакомый внутренний голос. — Скорее! Что-то происходит! Кольцо покидает этот мир. Быстрее туда!
Императрица, не скрывая ужаса, глядела, как резко бледнеет лицо Старца.
— Что с вами, Григории? Вам плохо?
В ответ Распутин прокряхтел что-то невнятное, не в силах вымолвить ни слова.
— Отравили! — взвизгнула императрица. — Доктора Боткина сюда! Скорее! Скорее!
— Я уже послал туда людей! — между тем доказывал Распутин. — Они арестуют эту ведьму и приволокут сюда.
— Не приволокут! Ее нет здесь. Сам туда ступай. Ты почуешь, я помогу.
— Не нынче… Теперича государыня…
Рука Старца как-то сама собой дернулась и широким взмахом смела на пол кофейник вместе с молочником. Александра Федоровна отпрянула, переворачивая стул и крича от ужаса.
— В прах государыню! — яростно выкрикивал демон. — Сейчас же, немедля!
— А ну, не указуй мне! — взъярился Гришка Новых. — Забыл, что ли, кто сему телу хозяин?
В тот же миг, словно оспаривая претензии Распутина на собственный организм, ноги его резко подкосились, он рухнул на пол и забился в судорогах.
— А вот тебе бичей огненных! — взрыкнул про себя бывший конокрад со скрежетом зубовным, начиная шептать знакомые с детства слова молитвы «Отче наш, иже еси на небеси…»
— Постой, не горячись, — уже примирительно, хотя и с плохо скрываемым раздражением отозвался Хаврес. — Ты меня изъязвишь, так и я тебя не пожалую. Ни к чему это. Пойми, несчастный. Перстень надо добыть как можно скорее. А он уходит из этого мира.
— Да что ты плетешь-то, бесий царь?! Куда уходит?
— Не ведаю куда. Возможно, в тот мир, где прежде томился я. У меня нет желания снова возвращаться в сознание блаженного тупицы, который травил свою плоть и молился истово всякий раз, когда я пытался заговорить с ним.
Он принимал мною насылаемые муки как благо. Уверен, теперь местная церковь причислит его к сонму великомучеников, а может, и к лику святых. Оставим споры. Когда мы обретем перстень Соломона, я стану во главе шести дюжин первейших народа моего, ты же будешь владыкой сего мира.
— Ты говорил об этом.
— И еще скажу, ибо в этом правда единственная и неподдельная. Что тебе какая-то царица, когда перед тобой готов склониться целый мир?!
Распутин почувствовал, как лица его касаются холодные капли воды, а возле самого носа возникает резкий запах нюхательной соли. Он открыл глаза. В каком-то странном цветном тумане перед ним маячило лицо лейб-медика царской семьи доктора Боткина.
— Я ухожу, — прохрипел Старец.
— Да куда же вы пойдете! — всплеснул руками врач. — Лежите-лежите. Вам сейчас покой нужен. Сейчас, голубчик, вас перенесут в постель. Мы вас обследуем, узнаем, что это вдруг с вами за напасть приключилась. Вот ответьте-ка мне, будьте любезны, что вы нынче ели?
— Ступай прочь, клизма очкастая! — Распутин одним рывком поднялся на ноги, точно и не задыхался вовсе и не бился в судороге лишь несколько минут назад.
— Да помилосердствуйте, что же это вы?..
— Прочь! — Распутин перевел взгляд на залитый кофейный столик, и в ту же секунду на нем с печальным звоном начали лопаться чашки. — С дороги! Я ухожу!
* * *
Барраппа прислушался: за дверью грохотали тяжелые сапожищи.
«Ну, вот и жандармы», — его охватило ни с чем не сравнимое чувство близкой схватки, которую не дано изведать большинству простых смертных. Чувство, пьянящее сильнее любого вина, придающее телу необычайную силу и подчиняющее все единой цели — скорой и безоговорочной победе.