«Дражайший кузен и кум! — гласило послание. — Как ты знаешь, события у нас в Петербурге продолжают развиваться стремительно, неуклонно приближая конец нынешнего царствования. Недовольство императорской семьей тем больше, чем сильнее влияние на нее «полоумного Старца», чем меньше деятельной воли в поступках самого государя. Считаю должным сказать тебе, что недовольных, готовых к решительным действиям, предостаточно не только в гвардии, но и вокруг трона. Даже и среди тех, кто чувствует ступнями его ступени и свысока взирает на них.
Полагаю несомненным, что дамоклов меч, висящий над российской короной, уже скоро рухнет на нее всей своей тяжестью. В этот час прямая обязанность и долг чести всякого дворянина, а тем паче каждого офицера, сделать правильный выбор…»
— Вот, пожалуйте. — Расторопный приказчик ловко вставил белые листы, проложенные черной копировальной бумагой. — Если желаете — сами испробуйте.
Лунев мельком поглядел на круглые белые клавиши из слоновой кости, на черные значки буквиц, размял озябшие пальцы и неспешно, литера за литерой, отпечатал слово, заменявшее подпись в адресованном никуда письме:
ФЕХТМЕЙСТЕР.
Платон Аристархович задумчиво расправил еще недавно девственно чистый лист, любуясь достигнутым результатом, словно пытаясь в ровном начертании букв узреть душу неведомого заговорщика.
Судя по манере излагать мысли, человек, отправивший письмо, довольно резок и, без сомнения, решителен. Он требует, настаивает, пусть даже и слегка маскируя свои требования мишурой светской учтивости.
Судя по манере излагать мысли, человек, отправивший письмо, довольно резок и, без сомнения, решителен. Он требует, настаивает, пусть даже и слегка маскируя свои требования мишурой светской учтивости. Если полагать, что изложенное в данном образчике эпистолярного жанра — правда, а не бредовая выдумка наподобие неисчислимых революционных орд господина Нечаева [2] , то государю и впрямь есть о чем беспокоиться!
Эзопов язык письма весьма прозрачен, автор даже и не удосужился всерьез зашифровать столь компрометирующее послание. Скажем, особы, могущие взирать свысока на ступени трона, — не иначе как великие князья. Они, в отличие от прочих смертных, сами на этих ступенях располагаются и, естественно, смотрят на них сверху вниз. Но вот «Фехтмейстер»?..
Будь неведомый покуда автор профессиональным разведчиком, не стоило даже сомневаться в том, что прозвище его никак не связано с родом деятельности. Но если это не так, а вероятно, это не так — настоящий шпион никогда бы не ошибся адресом, — то резонно предположить, что заговорщик и впрямь признанный в гвардии мастер клинка. А ежели данное предположение верно, то число возможных подозреваемых сравнительно невелико. К тому же неведомый корреспондент неосторожно писал «у нас в Петербурге». Между тем большая часть гвардейских полков сейчас на фронте, и это тоже значительно сужало круг поиска.
Лунев восстановил в памяти приложенный к письму список инструкторов и учителей фехтования, служивших за последние десять лет в Петербургском округе. Перечень их был не слишком длинным, к тому же всех унтер-офицеров контрразведчик отбросил с самого начала. Никто из них не мог вращаться в придворных и офицерских кругах. Оставалось восемь человек, из которых пятеро сейчас находились в действующей армии.
— Ну, как вам машина? — по-своему оценивая задумчивость клиента, поинтересовался приказчик.
— Хороша. — Полковник вытащил отпечатанный лист и поднес к глазам.
Так и есть, у букв наличествует свой характер. Вот, у «т» чуть-чуть, самую малость, не допечатывается ножка, а на «е» какая-то точка…
— Желаете приобрести?
— Возможно, — уклончиво ответил Лунев. — Однако не нынче, иным разом. — Приказчик едва сдержался от бурного выражения неодобрения. — А скажите, голубчик, — между тем продолжал Лунев, — много ли у вас таких вот машин покупают ныне?
— Отчего ж, — без особой охоты, но все же вполне учтиво ответил продавец, — покупают. Вот и господа офицеры берут. Нынче-то небось в штабах работы много, а их в Петрограде теперь вон сколько. Да и магазин у нас солидный. Место хорошее, товар знатный.
— Это верно, — согласился контрразведчик, — работы много.
В его голове отчего-то не желал складываться образ ловкого фехтовальщика, орудующего клавишами пишущей машинки, точно рапирой, легко и непринужденно. «Быть может, все же «Фехтмейстер» — лишь кодовое обозначение? И я копаю не в ту сторону?»
— А вот еще, — выходя из задумчивости, проговорил Лунев. — Вы случайно такие вот пробные листы для каких-нибудь нужд не храните?
— Ну что вы? — приказчик развел руками. — Нам без надобности.
— Очень жаль. — Полковник направился к выходу.
— А вот не желаете ли, скажем, пластинку купить? Панова есть, Вяльцева. Или вот новый Шаляпин.
— Нет, благодарю.
Лунев вышел на улицу, и за спиной его над дверью печально звякнул колокольчик.
Лунев вышел на улицу, и за спиной его над дверью печально звякнул колокольчик.
До квартиры, арендованной Луневым здесь же на Садовой еще двенадцать лет назад, оставалось идти не более четверти часа. Миновав здания Гостиного двора и Публичной библиотеки, Платон Аристархович перешел Невский. За спиной, дребезжа в темноте, прокатился трамвайный поезд. Сей наследник конки, уже привычный жителям столицы, неизменно вызывал живейший интерес у приезжих. Лишь семь с небольшим лет назад колеса первого самобеглого вагона коснулись земли Санкт-Петербурга, но появился-то он здесь куда раньше! Правда, до сентября 1907 он ездил лишь зимой, по рельсам, уложенным на лед замерзшей Невы.