— Ваше высокоблагородие, огоньку не найдется? — Перед Луневым стоял инвалид в долгополой солдатской шинели с пустым рукавом.
— Да-да. — Лунев достал из кармана коробку шведских спичек.
— Благодарствую! — поднося к огню папиросу, вымолвил служивый и добавил чуть тише: — Господин полковник, вы уж, того, поосмотрительней будьте, там за вами малый хвостом вьется, морда ненашенская, как бы чего дурного не вышло.
Лунев оглянулся, опуская в карман спичечный коробок и нащупывая рукоять маленького пятизарядного браунинга. Местные остроумцы именовали такие пистолеты — «опасная игрушка для самоубийц». Он мельком повернул голову, оглядываясь через плечо, точно привлеченный перезвоном отправки электрического вагона. Невысокая мужская фигура, плохо различимая в темноте, резко повернувшись, скрылась в подворотне.
— Экая чертовщина, — пробормотал себе под нос Лунев, поворачиваясь и уже открыто глядя в сторону Невского. — Кому это я вдруг понадобился? — Он простоял еще несколько минут, но соглядатай не появлялся. — Может, почудилось? — не выпуская на всякий случай браунинг из руки, вздохнул Платон Аристархович.
Всю оставшуюся дорогу он шел, тщательно прислушиваясь к шагам за спиной и пытаясь догадаться, вправду ли его кто-то выслеживал, или же померещился бывшему солдату «коварный враг».
У самого подъезда стоял роскошный новенький автомобиль «делоне-белльвиль». Возле мотора перетаптывался с ноги на ногу дюжий казак-атаманец. Увидев полковника, тот вытянулся во фрунт, вскидывая руку к папахе. «К кому бы это?» — отвечая на приветствие, подумал Лунев, вспоминая всех живущих в подъезде. Но не успел он припомнить каждого из соседей, как из машины, словно чертик из табакерки, выскочил еще один человек.
— Лейб-гвардии Атаманского казачьего полка сотник Холост! — на всю Садовую отрапортовал офицер.
— И что ж с того? — с недоумением глядя на стоящего перед ним казака, осведомился Лунев. — Я, чай, не сваха, на что мне знать, холосты вы или женаты?
— Фамилия моя Холост, — ничуть не смутившись, явно не впервой, ответил улыбающийся атаманец, — звать Сергеем Ивановичем. Лет сто тому обратно предку моему, войсковому старшине, писарь документ выправлял, да с пьяных глаз перепутал: там, где фамилия значиться должна, семейное положение влепил. А так-то у него прозвание было Жук! Мы о-го-го, еще те Жуки были! — Сотник поднял кулак, видимо, демонстрируя впечатляющие размеры жуков. — Ну а писарь, стало быть, волосья на тыковке своей подергал и предложил моему незабвенному пращуру аж десять целковых зато, что в пачпорте напишет фамилию по-благородному — «Холост-Жук».
— И что? — уже заинтересованно глядя на балагура, спросил контрразведчик.
— Предок мой славный почесал старательно лоб да за пять рубликов и шкалик зелена вина согласился просто Холостом зваться, а то уж совсем несусветно получается.
Так вот с тех пор уже век холостыми и значимся. С барышнями удобно знакомиться — женат, не женат, а все холост.
— Ловко! — усмехнулся Платон Аристархович. — А ко мне у вас что за дело?
— Прибыл к вашему высокоблагородию с высочайшим предписанием! — отчеканил сотник, протягивая Луневу опечатанный конверт. — Шо тот ревизор! Приказано быть вам отцом родным, тенью и у-у-у!.. — Он погрозил кулаком, явно копируя поведение высокого начальства, отдававшего приказ. — Насчет «у-у-у» я не настаиваю.
— Ну что ж, — полковник не смог удержаться от невольной улыбки, — пожалуйте в дом.
— Слушаюсь, господин полковник! — с видом бравого служаки отчеканил казак, а затем насмешливо бросил через плечо: — Васек, береги мотор, шоб его местная шантрапа на грузила не разнесла!
Бородатый швейцар в черной бархатной тужурке, отделанной серебряным галуном, предупредительно распахнул двери, кланяясь с предельно доступной для его спины почтительностью.
— Добрый вечер, ваше высокоблагородие! — елейным голосом выговорил он, мельком поглядывая за спину Лунева. — С назначеньицем вас!
— Здорово, Прохор! — Лунев мельком кинул взгляд туда, куда смотрел швейцар. На дверце автомобиля красовался внушительных размеров двуглавый орел под императорской короной.
«Мотор-то из царского гаража! — про себя отметил Лунев. — То-то Прохор суетится!»
Домашние уже давно смирились с грустным фактом, что даже в те редкие часы, когда глава семейства дома, он все равно на работе. Впрочем, правду сказать, уже много лет сие обстоятельство мало беспокоило супругу Платона Аристарховича.
Шестнадцать лет назад выйдя замуж за подающего надежды выпускника Академии Генерального штаба, вчерашняя гимназистка очень скоро поняла, что жизнь не удалась, светских раутов не предвидится и бывать в столице придется урывками. Благоверный, едва грянула война с японцами, умчался бог весть куда, в Забайкалье, хотя мог остаться здесь, при Генеральном штабе. Затем он мотался по Европе, как гончий пес за добычей, и не добыл там ничего, кроме ордена и первой седины на висках. Потом, повздорив с начальством, и вовсе уехал на Кавказ, обрекши себя на добровольную ссылку.
Следовать за мужем в страну диких увешанных оружием бородатых разбойников молодая дама отказалась наотрез. С тех пор она жила в квартире на Садовой, запоем читая романы, по воскресеньям занимаясь столоверчением и воспитывая четырнадцатилетнего сына — кадета. Большую часть жалованья Лунев присылал ей, оставляя себе не более, чем нужно было для мало-мальски сносного быта. Правда, в те считанные разы, когда он приезжал в столицу, встречи в семейном кругу были тоскливы, как напев муэдзина. Говорить было не о чем, да и незачем. Все было тихо и благопристойно, словно на уроке закона божьего.