При этих насмешливых словах Лаис невольно побледнела. Конечно, все эти годы, когда неясная опасность постоянно лилась у нее за спиной, обдавая мертвенным дыханием, она страшилась неминуемого возмездия и судорожно искала спасения и зашиты. Но сейчас, в этой безликой газетной заметке с дежурным оптимизмом рассказывалось о гибели трех родных ей людей.
— Тот человек, которого арестовал твой приятель, — мой двоюродный брат.
— М-да. — Чарновский провел указательным пальцем по черной, аккуратно постриженной бороде — знаку принадлежности к 4-му эскадрону конногвардейцев. — Печальная история. Но, впрочем, вон наш государь-император и кайзер Вильгельм — тоже родственники. Кстати, и с королем Англии, люди которого здесь козни плетут, куда там немцам — тоже. Как сказано в Писании: «…и пойдет брат на брата».
— Я не хочу так, Мишель, — возбужденной скороговоркой произнесла Лаис. — Пролитие родной крови — великий грех! Те трое, что погибли нынче ночью, тоже родня мне.
— Пролитие родной крови — великий грех! Те трое, что погибли нынче ночью, тоже родня мне.
— Печально, конечно. Но что поделаешь? Их сюда никто не звал.
— Они пришли, потому что должны были прийти. С первых шагов их учили не щадить жизни ради сохранения извечных святынь храма Карнаве, среди коих перстень Соломона — наиважнейшая. Не они, а я и мой отец преступили закон! Они лишь выполняли то, что должно.
— Успокойся, родная моя. — Чарновский поднес к губам руку возлюбленной. — Мне нет дела до ваших законов, а если бы и было, твое счастье мне важней любых кодексов и постановлений.
— Ты не понимаешь, Мишель, — страдальчески проговорила беглая жрица. — Если нотеры отыскали меня, то можно поручиться, что об этом уже знают в Карнаве. Они придут снова! Я знаю это, знаю наверняка! Мне следует вернуть перстень Соломона в храм и, преклонив голову, самой предстать перед судом равных. Это ужасно, но это правильно! Но только здесь, сейчас мой брат Барраппа уже знает, что демон Хаврес вырвался на волю и вселился в Распутина по моей вине. Иные же об этом знать не будут. Это произошло по моей вине, но это случилось, и с этим нельзя мириться! Если твой полковник запрет Барраппу, то своими руками мы устраним единственную преграду на пути демона.
— Ну, положим, об этом говорить рано. Перстень у тебя, я настороже, до Карнаве многие тысячи миль, так что у нас есть время и, надеюсь, возможность, разобраться со всей этой ерундовиной без спешки. И с демоном в том числе.
Лаис с грустью посмотрела на своего любимого великана.
— Поверь, мой дорогой Мишель, это не ерундовина, как ты выражаешься. Демон ни перед чем не остановится, лишь бы заполучить кольцо Соломона. Оно даст ему власть над всем остальным воинством предвечного врага рода человеческого. Ты еще не ведаешь, с каким противником вступаешь в бой.
— Поверь, любимая, и демон тоже не подозревает, с кем ему предстоит столкнуться. Но если ты настаиваешь, я попрошу уважаемого Платона Аристарховича оказать любезность и для пользы дела отпустить из-под стражи твоего братца. Если, конечно, он не вознамерится убивать тебя или предпринимать что-нибудь в этом роде. Впрочем, кроме просьбы, увы, пока ничего не обещаю.
* * *
Генриетта Сорокина с ненавистью глядела на приближавшегося контрразведчика. Ростом и телосложением он и впрямь походил на императора, однако на этом сходство заканчивалось. Она досадливо поджала губы. Так глупо! Так нелепо попасться!
— Итак, сударыня, — с приветливой улыбкой проговорил самозваный лицедей, — как вы, должно быть, уже сами понимаете, нам предстоит тесное и, надеюсь, взаимовыгодное знакомство.
— Я ничего вам не скажу! — гордо выпрямилась неудавшаяся «цареубийца». — Вы можете убить меня.
— Ну, строго говоря, это легко было сделать и раньше. Скажем, в тот миг, когда вы потянулись за пистолетом. Каждый ваш шаг от трапа парохода и до Китайского павильона был предугадан и прослежен. В результате вы попали в западню, поставленную именно на вас, и потому, чтобы не тянуть время, Генриетта Петровна, давайте говорить начистоту.
Вы же революционерка и покушались на государя-императора, вернее, думали, что покушаетесь, из идейных соображений. Однако никто и никогда не сможет узнать о вашем самоотверженном подвиге. Ибо, как вы понимаете, контрразведка не занимается предотвращением убийств, это хлеб полиции и жандармерии. Мы же охотимся на шпионов. Я вынужден с грустью сообщить вам, что с сегодняшнего дня отважная сестра милосердия, доставившая из вражеского плена чудом спасенное знамя полка, займет должное место в анналах истории контрразведывательной службы.
Вас, сударыня, провели так же элементарно, как сутенер обманывает какую-нибудь деревенскую дуру, приехавшую в город в поисках заработка.
— Неправда, — сквозь зубы процедила эсерка.
— Увы, правда. Подумайте сами, что произошло бы в России, когда бы на моем месте и впрямь бы стоял государь, а господин сотник предусмотрительно не разрядил ваш пистолет.
— Тиран был бы уже мертв!
— Полагаю, что да, — согласно кивнул Лунев. — Во всяком случае, очень может быть. Однако престолонаследник еще слишком юн, чтобы занять трон отца и достойно править страной. Брат государя, великий князь Михаил Александрович, лишен права наследования. Да и пожелай он взять власть в свои руки, государыня-императрица навряд ли так просто согласится ее отдать. Под вопли либеральной публики о необходимости примирения между теми, кто станет поддерживать опекуншу-мать или же опекуна-дядю, начнется жесточайшая свара. По сути, ваш наивный подвиг призван начать в России новое смутное время.