— Да мне по барабану его страдания. Пусть берет горн в зубы, флаг в руки и возглавит колонну вечных страдальцев, — завопил в ответ мой Рабинович. — Из-за этого старого плода греховной жизни хозяйской кобылы с пьяным конюхом, пристрастившегося к халявной выпивке, судьба нескольких миров висит на волоске.
— И пусть они сгинут в преисподней, эти миры, если в них живут такие бессердечные, бесчувственные и жестокие существа, как ты! — с жаром выпалила титанида, ткнув пальцем Сене в грудь.
— Ах, это я бессердечный и жестокий?!
Правильно, хозяин, тут она переборщила…
— Заткнись, Мурзик! — заорал в ответ Рабинович (вот она, людская благодарность!), а затем, сделав небольшую паузу, твердо заявил: — Хорошо. Пусть я жестокий и бессердечный. Тогда скажи мне, кладезь добродетелей, что же ты так много времени проводишь в моем обществе?
— Это я провожу время в твоем обществе? — изумилась Немертея. — Да это ты увиваешься за мной с того самого момента, как в первый раз увидел.
— Я?! — Сеня изобразил еще большую степень изумления. — Нужна ты мне, как собаке «томагочи»!
— Не нужна? — можно было подумать, что титанида обрадовалась. — Хорошо. Больше ты меня не увидишь! — и, круто развернувшись, бегом бросилась из пещеры.
— Скатертью дорога! — пожелал ей вслед Рабинович, и после этой фразы на несколько долгих секунд в пещере повисла тишина. Первым ее, то ли по глупости, то ли из-за отсутствия мозгов, решился нарушить Жомов.
— Сеня, ты все правильно сделал, — с чувством проговорил он. — С бабами только так, построже нужно быть.
— Да пошел ты… в школу, этику семейной жизни преподавать! — рявкнул на него неблагодарный Рабинович.
— Уйдите, люди. Я в печали, — неожиданно подал реплику обездоленный Хирон.
— И ты иди туда же! — приказал мой Сеня и, видимо, для того, чтобы показать дорогу, выбрался из пещеры.
Хирон сначала решил последовать совету моего хозяина и, вскочив на ноги, бросился следом. Но, не сделав и пяти шагов, кентавр неожиданно вспомнил о печали, грызущей его душу, и вернулся назад, всем своим видом показывая, как должна играть молодую жену на похоронах семидесятилетнего мужа-миллионера актриса из мексиканских телесериалов. Неодобрительно посмотрев на него, Андрюша Попов покачал головой и поспешил догнать Рабиновича. Остальные потянулись следом, предоставив Хирона мне. Я же, в свою очередь, пожелав кентавру порепетировать сцену вселенской грусти в драмкружке ближайшей средней школы, бросился догонять ушедших вперед спутников.
Когда я добрался до колесницы, выяснилось, что Немертея действительно ушла, забрав свои вещи. Ее запах все еще витал в воздухе, и мне, наверное, не составило бы труда взять след, но команды не последовало, а сам я не рвался на поиски этой взбалмошной девицы.
Надеюсь, вы понимаете почему? Конечно, Немертея, как и все прочие пассии моего хозяина, нравиться мне не могла, но мое нежелание отправляться на ее поиски объяснялось не только этим. В первую очередь я был рад, что Сеня проявил наконец твердость характера, ну а мои пристрастия можно смело расположить следом.
Однако мой Рабинович почему-то не выглядел счастливым. Вместо того чтобы гордиться собой, он угрюмо сидел на большом валуне и швырял мелкие камешки в стену покинутого кентаврами жилища. Я остановился посреди дороги, удивленно уставившись на хозяина. Нет, у Рабиновича определенно проявляется синдром подкаблучника. Иначе с чего бы он стал горевать об ушедшей женщине, которая только тем и занималась, что всячески его третировала? Беда с ним.
— Ладно, сидя на заднице, до Олимпа не доберешься, — наконец поднялся с валуна мой Сеня, умудрившись при решительном тоне сохранить на лице угрюмое выражение. — Гомер, теперь вся надежда на тебя. Веди нас к Олимпу, а там сами как-нибудь разберемся.
Речь, достойная не кинолога, а самого породистого кобеля немецкой овчарки! Услышав ее, все члены экспедиции заметно оживились, собираясь в дорогу, и лишь один Попов заупрямился, не желая никуда трогаться не позавтракав. Подумав, я присоединился к его требованиям. Чуть позже к демонстрации протеста, отвергающей любую попытку сдвинуться с места на голодный желудок, подключились остальные, и Рабиновичу пришлось уступить.
— Господи, какие же вы все проглоты, — сердито пробормотал он и демонстративно отказывался присоединиться к трапезе ровно до тех пор, пока до его ноздрей не добрался запах жареной баранины и разогретых пшеничных лепешек.
К моему великому удивлению, завтрак проходил «на сухую». То бишь абсолютно без каких-либо признаков присутствия алкоголя, хотя, по моим наблюдениям (а глаз у меня наметан!), четыре седьмых нашей дружной компании должны были помирать со страшного похмелья. Однако никто не стонал от головной боли и не просил бутылочку-другую пива. Лишь Ваня, прислушавшись к своим ощущениям, с каким-то совершенно не свойственным ему сомнением предложил друзьям выпить по паре глоточков вина. Однако, встретившись с ледяным взглядом Рабиновича, потупил глаза и больше о выпивке не заикался. А я, сколько ни пытался придумать объяснение этому паранормальному явлению, так и не смог изобрести ничего вразумительного. Оставалось только списать сей факт на общее расстройство психики, связанное с долгим отсутствием в помещении нашего отдела внутренних дел, и выкинуть странное поведение ментов из головы.