— Цыц все! — рявкнул Рабинович, прекращая скандал, готовый разгореться с новой силой.
Спорщики замолчали, и Сеня вышел вперед, слегка отодвинув криминалиста в сторону. На несколько секунд он замер, удивленно рассматривая Геракла. Парень, конечно, не тянул на того героя, которого менты привыкли видеть в учебниках по древней истории и во всевозможных американских фильмах, но ведь он был совсем молод. Глядишь, еще успеет мышечную массу набрать. Да и не нужна была путешественникам его сила. Главное, чтобы Геракл дорогу на Олимп показал.
— Так зачем ты навоз чистить подрядился? — как можно мягче поинтересовался Рабинович. — Заняться больше нечем? Может быть, на Олимп с нами прогуляешься?
— Можно и на Олимп, но сначала я должен совершить двенадцать подвигов, которые потребовал от меня здешний царь Эврисфей. Это один из них, — Геракл шмыгнул носом и кивнул головой в сторону навозной кучи. — Велено мне вычистить Авгиевы конюшни. И пока я это задание не выполню, никуда не пойду…
— А зачем тебе вообще понадобились эти подвиги? — удивленно поинтересовался Сеня.
— Не скажу зачем, — плаксиво проговорил сын Зевса. — Смертным знать не положено. В сказках прочитаете.
— Я те дам прочитаете, — рявкнул начавший терять терпение Ваня и сунул под нос Гераклу свой огромный кулак. — Сейчас врежу разочек по едовищу, вмиг научишься со старшими разговаривать…
— Тихо, Ваня, — остановил его Рабинович. — Врезать ты ему всегда успеешь, дай я сначала с парнем по душам поговорю.
Геракл оказался человеком не слишком разговорчивым. На все вопросы Рабиновича о том, зачем он золотарем подвизался и не хочет от такой грязной работы отмазаться, сын Зевса отвечал односложно, словно в армии: «Положено — не положено!» После недолгой и незадушевной беседы Сене стало абсолютно ясно, что ни за какие коврижки Геракл не сдвинется с места до тех пор, пока не вычистит эти проклятые конюшни. И на Олимп их не поведет, пока царь Эврисфей не даст ему краткосрочный отпуск. Вот такие печальные дела. Нашли героя, а он путешественников на Олимп вести не хочет!
— Слушай, Сеня, что с ним валандаться, — Жомов махнул рукой. — Спеленаем, как младенца, доставим до места, а там пусть попробует отказаться проводником быть. Я ему вмиг покажу, где у мамки титька!
— Нет, Ваня, тут по-человечески нужно, а то он нас заведет куда-нибудь, как Сусанин поляков, — покачал головой кинолог. — Может быть, поможем ему эти конюшни вычистить?
— Да ты офигел совсем? — возмущенно, как бык после укола, взревел Попов. — Тут навоза хватит, чтобы целиком поля двух колхозов удобрить. Без бульдозера мы эти лошадиные останки до седых волос отсюда вытаскивать будем, да и к тому времени вряд ли управимся!
— Так на то у нас и голова есть, чтобы придумать, как процесс механизировать! — перебил криминалиста Рабинович.
— Не положено, — встрял в их дискуссию упрямый Геракл. — Я один должен конюшни вычистить.
— Я один должен конюшни вычистить. Таково условие договора.
— Вот видишь, — развел руками Попов.
— Да заткнитесь вы оба! — теперь и Сеня потерял терпение. — Ты, Геракл, швыряй свой навоз молча, а мы пока пойдем на свежий воздух и постараемся придумать какой-нибудь выход. Всем все ясно?
Жомов молча пожал плечами, дескать, как скажешь, начальник. Попов недовольно пробурчал себе под нос все, что думает об упрямстве сынов израилевых вообще и Сени Рабиновича в частности, Геракл меланхолично принялся швырять навоз в окно, а мнения Гомера и вовсе никто не спрашивал. Сеня же обвел строгим взглядом своих спутников и, только выйдя на воздух, вдохнул полной грудью. Удалившись от Авгиевых конюшен метров на сто, Рабинович сел на прибрежный валун и задумался. Гомер несколько секунд смотрел на него сквозь пальцы, сложенные рамочкой, а затем горестно вздохнул.
— Эх, жалко я не Роден и скульптуры лепить не умею, а то такая бы хорошая статуя мыслителя получилась, — пробормотал он себе под нос. — Но ничего, при встрече я расскажу этому ваятелю, какие именно типажи следует выбирать для своих творений.
— Что ты там бурчишь? — недовольно посмотрел на него Сеня. — Если есть какие-нибудь предложения, говори вслух. Никто тебя не укусит. Пока не скажешь, по крайней мере.
После этих слов Гомер вздрогнул и испуганно посмотрел по сторонам, выискивая взглядом Мурзика. Пса нигде поблизости не было видно, и поэт, облегченно вздохнув, покачал головой и спрятался за спину Попова. А Мурзик тут же напомнил о своем существовании громким лаем. Забравшись на вершину прибрежной одинокой скалы, пес накрыл всех присутствующих собачьим матом, давая понять, какого он мнения об их умственных способностях. Сеня прикрикнул на пса, а Жомов как-то странно посмотрел в его сторону и задумался. Андрюша, у которого лай Мурзика, по-видимому, немного активизировал умственную деятельность, почесал затылок.
— Насколько мне помнится, — проговорил он. — Геракл запрудил реку…
— Вот этот доходяга? Без бульдозера? — Рабинович презрительно фыркнул и махнул рукой. — Да он и струю лошадиную запрудить не сможет.
— А что, это мысль, — хлопнул себя по бедру Жомов.
— Струю лошадиную запрудить? — язвительно поинтересовался Сеня. — Нобелевскую премию тебе, Ванечка, за такие мысли присудят.