— Норма, вы были знакомы с моей матерью?
Норму вопрос застал врасплох. Дена никогда об этом раньше не заговаривала.
— Ну, Малышка, немного.
А что бы ты хотела знать?
— Какая она была, когда жила здесь, и все такое.
Норма поставила тарелку в посудомоечную машину, закрыла ее и села напротив Дены.
— Я могу рассказать тебе только то, что знаю. Я училась тогда в средней школе. А может, и окончила уже. Но я ее хорошо помню. Только, понимаешь, она здесь недолго пробыла и почти ни с кем не общалась. Помню, мы приходили к тете Герте посмотреть на тебя, и она тобой так гордилась, всевозможные игрушки тебе покупала.
— Она вам нравилась?
— Да, очень. Но не забывай, я была совсем молоденькой и мне не довелось узнать ее как следует.
— А тетя Элнер?
— Тетя Элнер, наверное, расскажет тебе больше, чем я. Можем с ней поговорить, если хочешь.
— Да, я бы хотела.
Сразу после завтрака они снова звонили в дверь тети Элнер.
— Тетя Элнер, мне интересно, не помните ли вы что-нибудь о моей матери.
Норма объяснила:
— Я рассказала Малышке все, что помнила.
— Так, милая, дай-ка мне усесться поудобней да напрячь мозги… Господи, ну и давненько же это было, правда? Но я, разумеется, помню. Помню день, когда она сюда приехала; ты была совсем крошкой. Мы вышли к станции встретить жену Джина. Он писал, что она красивая, но мы и не представляли, что настолько красивая. Стоим мы все, значит, встречаем, и выходит из поезда это создание небесной красоты. Мы просто глазам не поверили. Она будто сошла с обложки журнала. На ней было шерстяное платье цвета морской волны, высокая прическа и беретик таблеткой, надетый набекрень. О, она была модницей, раньше я таких и не встречала. Нет, скажем так: ничего подобного Элмвуд-Спрингс не видывал. Прекрасные рыжие волосы, белая кожа сливочного цвета, зеленые глаза, — у тебя глаза Джина, но фигура мамина. Она была высокой, и я помню, как она держалась — как королева. — Тетя Элнер хмыкнула. — Честно говоря, я была смущена: мы стояли перед ней — ее новая семья, и я, такая большая и толстая, в домашнем платье, которое сама и сшила, и старых черных ботинках со шнурками, хотелось просто сквозь землю провалиться. Но нам всем не терпелось увидеть тебя. А увидев, мы все растаяли, и благодаря тебе лед был сломан. Не оставалось сомнений, что ты дочка Джина: те же светлые волосы и большие голубые глаза. Она нарядила тебя очаровательно — розовое платьишко с кружевами и розовый бант, повязанный вокруг головы. Ты была похожа на куклу, какие Норма получила в подарок на Рождество, правда, Норма?
— Да, ты была милашка.
Дена спросила:
— А она?
— Прежде всего, она была очень застенчивая, никому не позволяла себя фотографировать. Я говорила: ты такая красавица, как же не сфотографироваться, но она ни в какую.
— Моя мама не казалась… ну, недружелюбной, что ли?
— Ой, нет, она была очень милой, так мягко разговаривала, разве что немного… замкнутая, так ведь, Норма?
— Да, думаю, можно и так сказать. Но очень дружелюбная при этом, заметь.
Тетя Элнер согласилась.
— Да, очень дружелюбная и милая, и сразу видно, не из тех ветреных девушек, которых некоторые парни привезли домой. Твоя мама была не только красивая, но еще и утонченная, прекрасно говорила и писала великолепным почерком. Очень образованная, из хорошей семьи, но она о родных никогда не говорила, а мы не спрашивали. Мы не хотели бередить ей раны, думали, если захочет, сама расскажет. После того как вся ее семья погибла в пожаре, еще и Джина потерять… Не понимаю, как она такое пережила. Правда, Норма?
— Да. Я думала, она об этом захочет поговорить, но она ни разу не заговорила за все время, пока тут жила.
— Наверное, ей было ужасно тяжело: молодая девушка, совершенно одна в этом мире, ни единой родной души в живых не осталось.
Не знаю, как она выдержала, но бесследно это явно не прошло, она всегда казалась печальной.
— Я читала в «Ридерс дайджест», что человек, переживший трагедию, всю жизнь несет на себе вину за то, что он единственный выжил, — сказала Норма. — Надо было ей обратиться за помощью. Но тогда ничего такого не было, это теперь все проще простого. Она всегда была нервной, да, тетя Элнер?
— Не то чтобы нервной, я бы по-другому сказала — немного встревоженной. Оглядывалась все время, как будто ее что-то беспокоило. Отшатывалась от любого веселья, развлечений. Ты была ее единственная отрада, только при взгляде на тебя у нее глаза начинали светиться. Она не показывала чувств. Не плакала. По крайней мере, из нас никто этого не видел. Устроилась работать и ходила каждый день на работу, а по вечерам с тобой играла. Ни за чем другим она не выходила, ни с кем ее не видели. А в один прекрасный день, тебе было года четыре, вдруг взяла и уехала. Собрала вещички, забрала тебя из детского сада — и адью. Сказала, что хочет найти работу получше, а в Элмвуд-Спрингс ничего нет подходящего. Просто уехала и не вернулась. Бедные твои дедушка с бабушкой, это разбило им сердце.
— Вы не встречали каких-нибудь ее знакомых? — спросила Дена. — К ней вообще кто-нибудь приходил?
Тетя Элнер задумалась.
— Нет… никогда. Никто тогда к ней не приходил, кроме одного итальянца.