— Мама, дело в том, что ты и правда подавляешь.
— Видишь, какая она, вобьет себе что-то в голову, а потом сама же верит.
Дена улыбнулась:
— О, это я знаю.
— Видишь, Сьюки, Дена знает, какая ты есть.
Сьюки, глядя на мать, красноречиво указала на часы.
— Что? — невинно спросила Ленора.
— Мама. Ты обещала.
Ленора вздохнула:
— Ну ладно. Дена, она заставила меня поклясться на Библии, что я приду не больше чем на десять минут. Можешь себе представить, выставить собственную мать за дверь в снежную степь с воющими волками.
— Мама, на дворе сто три градуса.[23]
— Ну, ты поняла, что я имела в виду. Ухожу! Но, дорогая моя, возвращайся как-нибудь отдохнувшей и позволь нам проявить наши бурные чувства. У меня руки чешутся развернуть тебе под ноги красную ковровую дорожку.
Они проводили ее до двери.
— В общем, девочки, если вам что-нибудь понадобится, звоните. Я отправлю к вам Морриса — он доставит все, что пожелаете.
Она снова смяла в объятиях Дену и клюнула в щеку Сьюки:
— Пока, злючка-колючка. Все равно я тебя люблю. — И поплыла к машине, где Моррис, водитель, держал для нее включенным кондиционер.
— Теперь понимаешь, почему у меня такая быстрая речь? — сказала Сьюки, закрывая дверь. — Чтобы успеть хоть слово вставить.
— По-моему, она прелесть.
— Да, прелесть, но весьма утомительная. Знаешь, сколько трудов ушло на то, чтобы заставить ее держать рот на замке? Она одержима желанием дать гостю почувствовать гостеприимство Сельмы. В прошлом году приезжала чиновница из «Дочерей Конфедерации»[24] Ричмонда, так она вынудила всю команду Девушек Магнолиевой Свиты проторчать на жаре похлеще нынешней три часа в ожидании самолета. Две из них упали в обморок, получив тепловой удар.
— Что за Девушки Магнолиевой[25] Свиты. Цветы какие-то?
Сьюки засмеялась:
— Нет, они не цветы, дурочка, это девушки, наряженные в платья девятнадцатого века, знаешь, в шляпках и с зонтиками. Такие милые.
— Они поют или что?
Сьюки посмотрела на Дену, словно та с луны свалилась.
— Нет, не поют, они проявляют радушие.
— Это как?
— Ну, знаешь, кланяются до земли, делают реверансы. Вот так, — Сьюки поклонилась. — Когда человек выходит из самолета, поезда или еще откуда, мы стоим в шеренге и кланяемся ему в знак гостеприимства.
Дену это впечатлило.
— Ты была Девушкой Магнолиевой Свиты?
Сьюки вышла во внутренний двор.
— Конечно, а Бак был маленьким Полковником Конфедерации.
Знаешь, мы любим маскарад. К тому же Крылатая Виктория заставляла нас. Мама попросила свою портниху сшить девочкам три миниатюрных наряда Девушек Свиты и шляпы, но даже не вздумай проронить об этом словечко, а то они пристанут, захотят для тебя нарядиться. Они хотели надеть их, когда ты приедешь, но я не разрешила.
— Почему?
— Чтобы ты не подумала, что мы еще более сумасшедшие, чем на самом деле.
Они сели под навес возле бассейна. День был удивительно ясный, солнечный. Дена сказала:
— Все такое зеленое.
Сьюки удивилась:
— Правда?
— Да. И здесь так тихо.
— Особенно после маминого ухода.
— Полно, Сьюки, перестань. Тебе повезло иметь мать, повезло жить на одном месте всю жизнь. Могу поспорить, что ты знаешь всех в округе, верно?
— Если брать в расчет всех Симмонсов, Кракенбери и Пулов, то мы, кажется, со всем городом в родственных отношениях.
— А как ты жила в детстве?
Сьюки отхлебнула чая.
— Как в цирке с тремя аренами под одним куполом, с Ленорой в качестве дрессировщика. В доме постоянно толпы людей, то бридж-клуб, то клуб садоводов проводит какие-то встречи, дружки Бака туда-сюда болтаются. Бедный папа, я по нему скучаю. Он был милейшим существом, говорил, что может жить с Ленорой только благодаря тому, что глух на одно ухо. Однажды Бак сказал: «Пап, почему ты этим ухом не слышишь?» А папа ответил: «Это я принимаю желаемое за действительное, сынок, только и всего». Он был прелесть.
— Ты не меняла школы, ни начальную, ни среднюю?
— Не пришлось.
— Везет тебе. А в институте ты была в команде болельщиц или в военной женской команде?
Сьюки поглядела на Дену с ужасом:
— Дена, ты же в самом деле не думаешь, что я могла быть в военной команде? Команда болельщиц — да, но военных! Ни одна Каппа не напялит на себя военную форму, Дена.
— Ну а в чем разница-то?
— Если сама не знаешь, я не собираюсь тебе объяснять. Если честно, Дена, я поражаюсь, где ты всю жизнь витала.
Тонси принесла еще чая.
— У девочек прыгательный бунт, они хотят выйти, миссис Пул.
Они подняли глаза к окнам второго этажа. Три мордахи с умоляющим выражением прижались к стеклу.
— Ты погляди на них, обезьянки, чистой воды.
Обезьянки махали руками и, как и сказала Тонси, прыгали как заведенные.
— Ой, Сьюки, позволь им спуститься.
— Ты выдержишь их после мамочки?
— Да. Только не запирай их в доме.
— Ну ладно, как скажешь. — Сьюки протянула указательный палец в направлении пленниц и скомандовала Тонси: — Освободить заключенных. Свободу язычникам.
Через минуту три девочки, одетые в одинаковые розовые в белый горох яркие купальники, вопя, выбежали из двери и кинулись прямиком к Дене.
Весь день Дена провела у бассейна со Сьюки и девочками, и они не успокоились, пока она не поднялась в их комнату, где была представлена семи хомячкам, каждому в отдельности, пересмотрела каждую куклу, каждую игрушку, каждое платье и каждую пару обуви Ди-Ди, Си-Си и Ле-Ле. Все трое уснули в одной кровати, уставшие от целого дня счастья.