В итоге, когда я добралась до офиса, собрание уже началось, и все оглянулись на меня, кроме Ричарда, чьи пышные формы были затянуты в странную зеленую шерстяную робу.
— Давайте, давайте, — повторял он, бегая взад-вперед и обеими руками привлекая внимание присутствующих. — Я думаю, девятичасовая служба. Я думаю, развратные викарии. Я думаю, сексуальные акты в церквях. Я думаю, почему женщины влюбляются в викариев. Давайте. Я плачу вам не для того, чтобы вы бездельничали. Давайте идею.
— Почему бы вам не взять интервью у Джоанны Троллоп? — робко предложила я.
— Что за троллоп? — удивился Ричард, тупо уставившись на меня.
— Джоанна Троллоп. Она написала «Жену пастора», что показывали по телевизору. «Жена пастора». Она должна знать.
Лицо Ричарда расплылось в хитрой улыбке.
— Прекрасно, — сказал он, глядя мне на грудь. — Совершенно прекрасно, черт возьми. У кого-нибудь есть телефон Джоанны Троллоп.
Наступила длинная пауза.
— Э-э-э, на самом деле, у меня есть, — нарушила я молчание, чувствуя, как со стороны юнцов на меня накатывает волна ненависти.
Когда собрание закончилось, я бросилась в туалет, чтобы восстановить самообладание, и обнаружила там Пачули, которая красилась вместе со своей подругой. Та была в таком открытом платье, что видны были её трусики и грудь.
— Это ведь не было очень уж резко, правда? — говорила девушка Пачули. — Ты бы видела лица этих старушек за тридцать, когда я вошла… Ой!
Обе в ужасе оглянулись на меня, прикрыв рты ладонями.
— Мы не имели в виду вас, — пояснили они. Не уверена, смогу ли я все это вынести.
* * *
9 сентября, суббота
124 фунта (оч. хор. преимущество новой работы, которая сопровождается постоянным нервным напряжением), порций алкоголя — 4, сигарет — 10, калорий — 1876, минут, проведенных в воображаемых разговорах с Даниелом, — 24 (отлично), минут, потраченных на воображаемые повторы разговоров с мамой, в которых я беру верх, — 94.
11:30. Зачем, ну зачем я дала маме ключи от своей квартиры? Я как раз собралась (впервые за последние пять недель) провести уикенд без тупого смотрения в стенку и без рыданий.
У меня была тяжелая рабочая неделя. Я начинала думать, что, может быть, все будет хорошо, может быть, меня не обязательно съест овчарка. И тут ворвалась мама со швейной машинкой в руках.
— Что это ты делаешь, глупышка? — пропела она.
Я взвешивала 100 граммов овсяных хлопьев для завтрака с помощью плитки шоколада (шкала на весах оцифрована в унциях, а это неудобно, потому что в таблице калорий вес указан в граммах).
— Знаешь что, дорогая? — продолжала мама, начав открывать и закрывать все дверцы кухонного шкафа.
— Что? — я стояла в носках и халате и пыталась стереть тушь под глазами.
— Малькольм и Элейн устраивают рубиновую свадьбу в Лондоне, двадцать третьего, так что теперь ты сможешь прийти и составить компанию Марку.
— Я не хочу составлять компанию Марку, — выдавила я сквозь зубы.
— О, но он так умен. Закончил Кембридж. Он хорошо заработал в Америке…
— Я не пойду.
— Так, ну ладно, дорогая, давай не будем опять начинать, — предложила мама, как будто мне было тринадцать лет. — Понимаешь, Марк закончил ремонт дома в Холланд-Парк, и он устраивает там для них праздник. Шесть этажей, поставщики и все такое… Что ты собираешься надеть?
— А ты пойдешь с Хулио или с папой? — спросила я, чтобы как-то остановить её.
— О, дорогая, не знаю. Возможно, с обоими, — ответила мама тем особым голосом, с придыханием, который она придерживает для случаев, когда считает, что она Диана Дорз.
— Ты не можешь так сделать.
— Но мы с папой остались друзьями, дорогая. И с Хулио мы просто друзья.
Фр. Фр-р-р. Фр-р-р-р-р. С ней просто невозможно разговаривать в таких ситуациях.
— В любом случае. Я скажу Элейн, что ты придешь с удовольствием, ладно? — И мама направилась к двери, захватив необъяснимую швейную машинку. — Мне надо лететь. Пока!
Я не собираюсь проводить ещё один такой вечер. Чтобы мною снова крутили перед носом Марка Дарси, как ложкой с пюре из репы перед ребенком. Думаю, мне стоит уехать из страны или предпринять ещё что-нибудь в этом роде.
20:00. Еду на ужин. Теперь, когда я снова одна, все Самодовольные Женатики наперебой приглашают меня по субботам и усаживают напротив все более ужасного набора одиноких мужчин. Очень мило с их стороны, и я оч. это ценю, но их забота, кажется, только подчеркивает мою эмоциональную несостоятельность и изолированность. Хотя Магда и говорит, что я должна помнить: быть одной лучше, чем иметь неверного, сексуально невоздержанного мужа.
Полночь. О, боже. Все пытались подбодрить свободного мужчину (тридцать семь, только что развелся с женой, пример суждения: «Должен сказать, я думаю, что с Майклом Ховардом вроде как обошлись несправедливо»).
— Не знаю, на что ты жалуешься, — рассуждал Джереми, обращаясь к нему. — Мужчины с возрастом становятся все привлекательнее, а женщины теряют свое очарование, так что все эти двадцатидвухлетние девочки, которые и не посмотрели бы в твою сторону, когда тебе было двадцать пять, будут теперь бегать за тобой.
Я сидела, опустив голову и пытаясь унять гнев на их умозаключения о женской судьбе и представления о жизни как о музыкальной игре со стульями, где девушки без стула (без мужчины), когда музыка останавливается (им переваливает за тридцать), «выходят из игры». Уф. Вот так.