16:45. Антиникотиновая кампания разбита вдребезги. Питер наконец позвонил.
— Привет, Пчелка (мы так обычно называли друг друга — Шмель и Пчелка). — Я и сам собирался тебе позвонить. У меня хорошие новости. Я женюсь.
Тьфу. Очень неприятное ощущение в области поджелудочной железы. Отходы человеческого производства никогда, никогда не должны встречаться или вступать в брак с другими людьми, а должны давать обет безбрачия до конца своих дней, чтобы нормальные люди всегда могли обращаться к ним за сочувствием в нужде, горе и радости.
— Пчелка? — услышала я голос Шмеля. — Бз-з-з-з-з?
— Извини. — откликнулась я, слабея и сползая по стене. — Я тут… э-э-э… только что увидела аварию из окна.
Я уже была плохим собеседником, однако Шмель минут двадцать изливал на меня потоки информации о ценах на свадебные пирожные, а под конец сообщил:
— Мне пора идти. Мы сегодня готовим колбасу из оленины с можжевеловым соусом и смотрим телек.
Ох. Только что выкурила целую пачку сигарет. Это был акт самоуничтожительного экзистенциального отчаяния. Надеюсь, оба они ожиреют, и их надо будет вытаскивать через окно краном.
17:45. Прилагаю все силы, чтобы сконцентрироваться и вспомнить имена членов теневого кабинета. Пытаюсь таким образом избавиться от чувства неуверенности в себе. Я, конечно, никогда не видела суженую Шмеля, но в воображении у меня возникает огромная тонкая блондинка, похожая на великаншу с крыши, которая каждый день встает в пять утра, идет в спортзал, растирает все тело солью, а потом весь день управляет международным коммерческим банком, и тушь у неё не размазывается.
Начинаю со стыдом понимать, что все эти годы относилась к Питеру несколько свысока просто потому, что сама порвала с ним, — а теперь вот он прекрасненько порывает со мной и женится на заднице Миссис Огромной Валькирии. Вся погружена в болезненные и циничные размышления о том, что несчастная любовь может гораздо сильнее повлиять на личность и гордость, чем настоящая потеря. А ещё возникают кое-какие добавочные мысли: некоторые женщины безумно уверены в себе только потому, что их бывшие возлюбленные все ещё хотят, чтобы они к ним вернулись (пока эти бывшие возлюбленные не женятся на ком-нибудь другом, ха-ха).
18:45. Только я начала смотреть шестичасовые новости, приготовив записную книжку, ворвалась мама с пакетами в руках.
— Так, дорогая, — говорила она, вплывая за мной на кухню, — я принесла тебе вкусный суп и кое-что приличное из моей одежды на понедельник!
Мама была одета в лимонно-зеленый костюм, черные колготки и выходные туфли на высоких каблуках. Она была похожа на Циллу Блэк из «Встречи с незнакомкой».
— Да где у тебя половники? — вскричала она, хлопая дверцами кухонного шкафа. — Ну, честное слово, дорогая! Какой бардак! Так. Теперь, пока я буду подогревать суп, ты проверь, что в сумках.
Решив посмотреть сквозь пальцы на то, что а) на дворе август, б) горячее блюдо, в) почти семь вечера и г) я не хочу никакого супа, я осторожно заглянула в первый пакет, где находилось нечто синтетическое, в складочку, ярко-желтое с терракотовыми листочками.
— Э, мам… — начала я, но тут у неё зазвонило в сумочке.
— А, это наверняка Хулио. Да. Да, — зажав мобильный между плечом и ухом, мама быстро записывала.
Да. Да, — зажав мобильный между плечом и ухом, мама быстро записывала. — Да, да. Примерь, дорогая, — прошептала она. — Да, да. Да. Да.
И вот теперь я пропустила новости, а мама ушла в гости на сыр с вином, оставив меня в таком виде, что я похожа на продавщицу косметики (ярко-синий костюм со скользкой зеленой блузкой и голубые тени до бровей).
— Не будь глупышкой, дорогая, — сказала она на прощание. — Если ты хоть что-нибудь не сделаешь со своей внешностью, ты никогда не найдешь новую работу, не говоря уже о новом бойфренде!
Полночь. После ухода мамы позвонил Том и пригласил меня на вечер, который его друг по школе искусств устраивал в «Саачи-галери». Чтобы развеяться.
— Бриджит, — тревожно пробормотал он, когда мы входили в белый зал, вливаясь в море цветущей молодежи, — ты ведь знаешь, что смеяться над инсталляциями неприлично, правда?
— О'кей, о'кей, — надулась я, — не буду отпускать дурацких шуточек.
Некто по имени Гэв сказал «хай»: около двадцати двух, сексуальный, в мятой расстегнутой сверху рубашке, открывающей могучую грудную клетку, похожую на доску для рубки мяса.
— Это действительно, действительно, действительно потрясающе, — восторгался Гэв. — Это, ну, как бы запятнанная Утопия с такими действительно, действительно интересными отзвуками, ну, как бы потерянной национальной индивидуальности.
Он взволнованно провел нас через огромное белое пространство к рулону туалетной бумаги: он был вывернут наизнанку — бумага внутри, а картон снаружи.
Оба они выжидающе смотрели на меня. А я вдруг почувствовала, что сейчас разревусь. Том засуетился над огромным куском мыла, сильно напоминающим пенис. Гэв уставился на меня.
— Вот это да. Это же, ну, действительно, действительно, действительно бурная… — благоговейно шептал он, пока я моргала, пытаясь сдержать слезы, — реакция.
— Я только схожу в туалет, — всхлипнула я и бросилась мимо сооружения из пакетов с салфетками.