Конан потихоньку разглядывал Карелу краем глаза. При этих словах она гордо расправила плечи, так, как требовал от нее работорговец.
— Это все было еще в первый день. — Щеки Карелы начали пылать. Однако хорошая порка сделала свое дело, с тех пор она ведет себя примерно. — Ее лицо залила густая краска. — Теперь вам известны ее хорошие и дурные качества, насколько они стали известны мне.
— Я весьма ценю вашу откровенность, — заверил его Конан. — Что вы намереваетесь делать с ней в Султанапуре?
Теперь ее зеленые глаза смотрели на него изучающе.
— Я продам ее в какой-нибудь гарем, — ответил работорговец. — Для домашней работы она чересчур красива, для публичного дома слишком хороша, для Илдиза же недостаточно хороша, потому что она не обучена петь и танцевать, она уверяет, что не имеет об этих искусствах ни малейшего понятия. Так что она подходит только для гарема какого-нибудь состоятельного купца, которому она будет согревать постель, а? — Он рассмеялся, но Конан не поддержал его веселья.
— Конан, — умоляюще сказала Карела. — Пожалуйста!
— О, так она вас знает, — сказал работорговец удивленно. — Так что вы ее покупаете?
— Нет, — ответил киммериец. Карела и работорговец — оба уставились на него в изумлении.
— Так вы просто так отнимали у меня время? — возмутился торговец. — У вас, наверно, не хватает денег на покупку?
— Вовсе нет! — горячо возразил Конан. Он сказал себе, что обмануть работорговца — вовсе не значит запятнать себя ложью. — Но я поклялся священной клятвой не помогать этой женщине — не шевельнуть ради нее ни единым пальцем.
— Нет, Конан! — простонала Карела. — Конан, нет!
— Удивительная клятва, — проворчал работорговец, — но я вполне могу ее понять. Да ничего, с такой грудью мы выручим неплохие денежки в Султанапуре.
— Конан! — зеленые глаза Карелы умоляли его, а голос звучал просительно. — Конан, я освобождаю тебя от твоей клятвы.
— Некоторые не могут себе представить, как боги могут наказать за нарушенную клятву. Они могут даже поставить того, кто нарушил ее, в положение того, ради которого это было сделано.
— Вполне может быть, — поддержал его торговец, который, после того, как стало ясно, что сделка не состоится, утратил к ним интерес.
Карела схватилась за стремя.
— Ты не можешь сделать этого со мной, Конан. Забери меня отсюда! Забери меня отсюда!
Конан отвел лошадь подальше от рыжей.
— Будь здорова, Карела! — его голос звучал опечаленно. — Как бы я хотел, чтобы все у нас с тобой было по-другому.
Пока он ехал дальше вдоль каравана, она кричала ему вслед:
— Разрази тебя Деркэто, киммерийский болван! Вернись и выкупи меня! Я освобождаю тебя от твоего слова! Конан! Проклятье Деркэто на твою голову! Конан! Конан! Конан!
Ее проклятия остались позади вместе с караваном. Конан вздохнул. Ему совсем не по душе было оставить ее в цепях. Если бы у него были деньги, или если бы он не давал ей слова… Но несмотря на все это, он почувствовал нечто вроде злорадства. Может быть, она сообразит, наконец, что не стоит привязывать к кольям того, кто спас тебе жизнь, или ни слова не возражать волшебнику, который бросает такого человека в мрачное подземелье.
Может быть, она сообразит, наконец, что не стоит привязывать к кольям того, кто спас тебе жизнь, или ни слова не возражать волшебнику, который бросает такого человека в мрачное подземелье. Насколько он знал Карелу, ни один гарем не выдержит ее дольше, чем полгода. Самое позднее месяцев через шесть Рыжий Ястреб будет на свободе.
А что касается его самого, то у него есть все, что ему нужно: четыре медяка в кошельке и весь мир впереди. Если он захочет, то может еще поискать сокровищ в Ларше, привидения и духи его не пугают. Улыбаясь, Конан повернул свою лошадь к Шадизару.