— Не бойся, — в очередной раз бросила Глазунья. — Крючок, он хороший.
«Ага, хороший! Лучше всех, — про себя огрызнулся Вит. — Ох, попал ты, мамин сын!..»
Булыжная мостовая вновь сменилась деревянной, а там и вовсе исчезла. Дома сделались ниже, вместо дорогих стекол в окнах начала попадаться слюда. Гляди! — вон и бычьи пузыри… Как в Запрудах. Опасный Крючок наконец отстал, сгинул в кишках города-дракона. А потом Глазунья остановилась у глухого забора, поправила сбившийся гугель и радостно возвестила:
— Спрятались! Заходи.
Толкнув обшарпанную калитку, вошла первой. За калиткой и забором укрывался двор. Всем дворам двор. В дальнем конце его теснились дома и домишки, флигеля, сараи, пристройки; и все это — бок о бок, так что не понять, где твое жилье закончилось, а чужое началось. Крылечки, лесенки, окошки, со ставнями и без, двери, двери, двери; повыше — пара балкончиков, черепица и жесть крыш; на крышах — флюгера в виде диковинных птиц, рыб, человечков и злых уродцев. Даже один жестяной… ну, этот!.. который у мальчишек болтается!.. У Вита зарябило в глазах. Кто ж в таком-то угодье живет? Неужто воры да разбойники? А если нет — куда ж его Глазунья прятаться привела?
Сам двор тоже удивлял. Во-первых, нет хлева. Во-вторых, курятника и стойла. И огород отсутствует. Чудны дела Твои, Господи! Зато прямо посередке в землю был врыт длинный-предлинный стол из грубо ошкуренных досок. По обе стороны — лавки, сверху — навес, на случай дождя. Сейчас за столом сидели двое оболтусов не намного старше самого Вита: один в лиловом тапперте и узких штанах из кожи, другой — ярко-рыжий, в зеленой рубахе до колен и без штанов. Оба азартно трясли стаканчиком, Шныряя белые костяшки, похожие на зубы, и выкрикивая всякие глупости.
«Живут же люди! — с завистью подумал мальчишка, не в силах оторвать взгляда. — Не пашут, не сеют, а хлеб имеют! В игры дивные играют…»
Исходя желчью, он краем глаза изучал прочие достопримечательности двора. Из последних особого внимания заслуживал огромный штабель бочек, бочечек, бочонков и кадушек, над изготовлением которых бондарю Яну пришлось бы, наверное, трудиться целый год! Ах, штабель! ах, игроки! одеты по-петушьи! аа-ах…
От созерцания сразу двух недостижимых идеалов Вита бесцеремонно оторвала Глазунья.
— В кости с ними играть не вздумай! — прошипела она, дернув за рукав. Точь-в-точь дядька Штефан, когда объяснял: у кого в городе можно дорогу спрашивать, а от кого подальше держаться!
— А это Дно? — осведомился Вит. — Или глубже… глубже нырнем?
— Эх ты, гусенок! — улыбнулась Глазунья. Странное дело: сейчас девка выглядела совершенно обычной и говорила на удивление складно. — Брось трястись, стража сюда не суется. А если облава — подонки не выдадут. Так, жить будешь…
Глазунья с непосредственностью трехлетнего ребенка сунула палец в рот. Задумалась, значит.
— Жить будешь в мансарде. Там раньше Липучка жил. Пошли покажу.
Задумалась, значит.
— Жить будешь в мансарде. Там раньше Липучка жил. Пошли покажу.
— А куда он делся, этот… Липучка? Вдруг вернется, а тут — я?
— Не вернется! — беззаботно махнула рукой Глазунья. — Сгорел Липучка. В тюрьме сидит. Ему долго сидеть… долго… ему…
На лицо ее вдруг снизошло отсутствующее выражение. Глаза сделались клейкими, рыбьими, словно полоумная девка заснула — стоя, с широко распахнутыми гляделками. Или внутрь себя самой засмотрелась: что там, на изнанке?
— Бежать… бежать!.. Скоро!.. уже скоро… Ах, Костлявая!.. кыш! Липучка, беги!..
И, разом очнувшись, как ни в чем не бывало:
— Пошли!
Вит побрел за Глазуньей, окончательно уверившись: здесь лучше помалкивать.
Иначе сам умом тронешься.
В мансарде, где раньше обитал неведомый Липучка, оказалось уютно. Дома Вит тоже жил наверху, куда надо было подниматься по узкой скрипучей лестнице. Комнатка — с гулькин нос. Мутное, засиженное мухами окошко. Зато кровать — барская. Полосатый тюфяк, одеяло теплое. А в углу — сундук-великан, окован железными полосами. Большой висячий замок остужал любопытство, напомнив Виту морду Хорта, когда пес злился. Как-то там Хорт с Жучкой без него? Глазунья тем временем плюхнулась толстым задом на кровать. Дважды подпрыгнула, точно дитя малое! При этом подол ее платья стыдно задрался, и Вит поспешил отвернуться. Ох, девка — хоть бы хны ей!
— Тебя Витольдом звать, — сообщила Глазунья, подмигивая. — Я видела.
— Сама ты Витольд… — насупился мальчишка. — Видела она! Вит я, поняла?
Девка невпопад расхохоталась, сверкая белыми зубами:
— А я — Матильда. Или Глазунья. Я на Глазунью не обижаюсь. Есть хочешь?
— Хочу, — честно признался Вит. — Я всегда есть хочу. Вот, в котомке осталось…
— Да у тебя там небось на один зубок! Пошли лучше к Косому Фрайду. Я ему велю, он тебя накормит.
XXI
— …опять?!
Лицо игрока в лиловом тапперте, без того узкое и костистое, вытянулось еще больше, сразу напомнив Виту вяленый рыбец.
— Опять «герцог»? Жука вкручиваешь, Гейнц! Небось, притер костяк-то?!
— Крошек тебе в душу, — довольно ухмылялся в ответ Гейнц, надевая отыгранные панталоны с роскошным гульфиком до колена. — Слыхал, как костяк стучал? Слыхал! Иначе сразу б шального поднял. Когда кости притерты, они молчат. Это даже такой каплун, как ты, сечь должен!