Когда? День, два, неделя?
Дверь открылась. В трапезную Загнул мейстер Филипп, на ходу примеряя самую нарядную улыбку. Единственный взгляд, брошенный Душегубом на девушку, — и улыбка погасла.
LXXV
…они убьют ее! Стойте! Не трогайте…
Сперва Вит долго не мог понять: кончился кошмар? длится? Не надо больше таких снов! — взмолился он про себя. Во сне двое лиходеев убивали мамку! Или не мамку? На краткий, полный ужаса миг почудилось: у реки, опрокинута ударом в лужу талого снега, — Матильда. Ох, спаси и сохрани! Тильда в богадельне, там ее никто не тронет, там добрый мейстер Филипп… Память оживала: стремясь упредить беду, Вит ринулся, готовый разорвать вражин в клочья, — и ухнул в полынью. Успел? Нет? Медное эхо заставляло сердце трепетать щеглом, угодившим в силки. Не хватало слов, зато фратер Августин, скорее всего, назвал бы это чувство «обреченностью».
Знобило, на лбу копился ледяной пот. Еще ныл затылок — не сильно, чуть-чуть. Память ожила полностью, вернув драку на набережной. В упоении боя, спасая друзей (то, о чем мечталось!), ломая и круша фигуры из песка, вдруг поверилось: смогу! Уйду, разорву проклятую паутину, вернусь к Тильде… Значит, не ушел. Взяли, гады. Значит, он в темнице.
Живо представилась тюрьма. Склизкие стены, гнилье соломы на каменном полу. Вонь, крысы, лязг засова — и горстяник Мертен, явившийся за узником, чтобы препроводить в пыточную.
Вит зажмурился изо всех сил, пытаясь отгородиться от страха, ждущего по другую сторону плотно сомкнутых век. Вспомнились тьма, одиночество и боль: так случилось ночью, когда он лег спать, спрятав под подушку треклятую «дульгецию». Но боль Искупленья оказалась терпимой — наверное потому, что Вит терпел и мучился один. Святой отец сказал правду: в аду никого не было. Просто ночь, боль и ты сам. Ад — это совсем не страшно.
Зато в темнице… палачей набежит, дознатчиков…
Тянуть время, ожидая от судьбы кукиш? Вит осторожно шевельнулся и обнаружил, что не связан. Ни веревок, ни кандалов. Уже хорошо. Лежит на мягком и гладком. Гнилая солома? — вряд ли. Не похоже ни капельки. На всякий случай принюхался. Запах горящих свечей. И еще — странный, но приятный аромат: фиалки?
Глаза открылись сами собой. Подумалось: сплю. Только кошмар закончился, и начался совсем другой сон. Добрая сказка. Может, помер? в рай попал?! — грехи-то «дульгецией» искупил! Куда ж теперь, если не на небеса? Или по новой нагрешить успел? Ох, парень, успел! С Тильдой без венца живешь, людей в песочных пальто зашиб крепко! Или когда друзей защищаешь, — это и не грех вовсе?
Отложив трудный вопрос на потом. Вит принялся осматриваться.
Лежал он на кровати. На матерой кроватище, под тяжелым балдахином с кистями по краям. Минут пять любовался вышивкой: рычат львы, похожие на дядьку Штефана… благородные рыцари давят зверюг голыми руками… дамы рукоплещут… Красота! Гладкое и мягкое на поверку оказалось дорогущей тканью. Кажется, ее «атасом» называют. Или «атласом»? Рядом валялась скомканная перина — видать, во сне ворочался и сбросил. Э, да он же голый! Одежу забрали, гады!
Чтоб не сбежал.
Взгляд заметался по комнате — шелковая обивка стен, лепнина потолка, канделябры из бронзы… Украли, пакостники! Сперли! Кожух, новый совсем… шапка!.. башмаки!!! Спрыгнув с кровати. Вит охнул: ступни утонули в мягком ворсе ковра. У окна, отнюдь не забранного решетками, на сундучке валялся знакомый кошель. Набитый под завязку. Ф-фух… вот ведь дурачье! Взять одежу, а деньги оставить! От таких сбежать — пустяки…
Деликатный стук в дверь. Даже не успев как следует обрадоваться, юноша мигом юркнул обратно, натянув перину по уши.
Зайдут, а он — в чем мать родила.
Стыдоба!
— Проснулся ли молодой господин? — осведомились снаружи. В горле пискнуло:
— Я… я это… Ага!
Еще в октябре Вит непременно принял бы вошедшего за самого главного рыцаря. Небось, в ножки пал бы. Однако сейчас от взгляда не укрылись ни граненая булава «массюэль» на поясе, ни особый покрой и расцветка одежды. Обычный слуга. Правда, из челяди знатного дворянина. Слуга низко-низко поклонился.
— Хорошо ли, молодой господин, изволили почивать?
— Я…
Вовремя пришли на ум братцы Базильсоны. Они ведь тоже его за благородного принимали! Может, и этот?..
— Прикажете начать утренний туалет?
— Да я… — от слова «туалет» не приходилось ждать ничего хорошего. Небось сперва ногти рвать станут. — Мне б штаны…
Бесстрастное лицо слуги изобразило намек на вежливое удивление.
— Молодому господину не подобает ходить в… Э-э-э… в его прежних штанах. Велите принести достойный наряд?
Вит слегка обиделся за свои щегольские обновы. Однако счел за благо не спорить.
Однако счел за благо не спорить.
— Ну, несите…
Слуга молча хлопнул в ладоши. Сразу в дверь повалила челядь с ворохом одежек. Умопомрачительный камзол лилового бархата со вставками, пояс, расшитый жемчугом; атасные (атласные?!) панталоны, каких даже у Дублона не было!.. дивная обувка с бантами-пряжками, берет… У Вита зарябило в глазах. Неужели вся эта роскошь — ему?! Нет, наверное, все-таки сон. А жалко. Ведь в конце концов разбудят.
В темнице, под хохот палачей.