А удирал пастух с пустыми руками.
Еще подобную рану можно было нанести клевцом. У мельника, например, прихватил. А здесь, в горячке… Но уж клевец мейстер Мертен точно заприметил бы. Кроме того, ни один мальчишка, еще лишенный грамотки по возрасту, не притронется к чужому оружью. Даже в драке. Бычьим рогом ударил? Что ж пастух, все это время рог в рукаве прятал?! Глупости. Враки записные. Да и с какой силищей бить-то надо, — дошло вдруг до палача, — чтобы кожаное полукафтанье просадить?! Паренек лядащенький, хилый. Локтем он мытаря ударил. Мейстер Мертен сбоку стоял, ему хорошо видно было. Локтем.
Прятал рог в рукаве, острием назад?
Чушь.
Значит, остается…
О том, что остается, думать не хотелось. Горстяник припомнил сломанные пальцы Остина, покосился на стражника, до сих пор лелеявшего причинное место. Лучше язык за зубами держать. Делай свое дело, в чужие не суйся и болтай поменьше — этому принципу мейстер Мертен неуклонно следовал давным-давно.
Он поднялся, отряхивая колени.
— Ну? — с надеждой сунулся мытарев племяш.
— Плохо, — зря обнадеживать не следовало. — Печенка у него пробита.
— Ножом, гаденыш! ножом! Убью-у-у-у!.. — завыл молодой стражник, сжимая кулаки в бессильной ярости. Кажется, он плакал. И вдруг отчаянно бросился к горстянику:
— Спасите его, мейстер Мертен! Я знаю, вы умеете…
— Тут и лучший лекарь вряд ли поможет, — вздохнув, развел руками палач.
— Разве что чудотворца какого найти успеешь.
Подошел Остин, баюкая поврежденную руку здоровой. Взглянул на рану мытаря, поджал губы:
— В село его отвезем. Вы с нами, мейстер Мертен?
— Нет, — покачал головой горстяник. — Перевяжу его, лубки тебе доделаю и поеду. В город мне. Вы уж сами…
— Спасибо, мейстер Мертен…
Палач дал себе молчаливый зарок: на обратной дороге нигде не задерживаться. От греха подальше.
IX
В шалаше было сухо и тепло. Но Вит все равно дрожал: не от холода, от возбуждения. Липкий страх отпускал медленно. Его чуть не казнили! Еще миг и сидеть бунтовщику на колу! Говорят, боль адская… Скатившись в овраг, он весь перемазался в глине, сейчас пытаясь отчистить штаны с кацавейкой. Получалось плохо. Одно хорошо: шалаш они с Пузатым Кристом выстроили в укромном месте. Здесь не найдут. И от дождя ветки спасают.
Страх гас, к парнишке возвращалась его обычная рассудительность.
Во-первых: отсидеться. Хотя… Кто его станет искать? Стражники лентяи, им по оврагам шастать хуже рожна. А у мытаря своих дел навалом, не до Вита ему. Какой из меня мятежник? — сообразил вдруг пастушонок. — Ведь не убил никого, речей возмутительных не говорил, не воровал, не грабил… Может, пронесет? Ну, слопают-таки войтова барана. Ладно, переживем. В село они вряд ли поедут: подати раньше собрали, кому из молодых срок оружье покупать, в грамотках прописали. По всему выходит: пообедают и уедут. Отару не угонят, они ж не разбойники, а совсем даже наоборот. Значит, надо просто переждать, собрать овец и… Вот собак — жалко.
От горестных раздумий Вита оторвал тихий скулеж. Выглянул из шалаша:
— Хорт! Живой!
Жучка тоже была здесь, но не лаяла. Понимала, умница: прячемся. Лишь повизгивала тихонько да все норовила в щеку лизнуть.
Мальчишка пустил обеих собак в шалаш, и Хорт улегся рядом, зализывая глубокий порез на лапе. Хорошо хоть напрочь не отсекли. Хитрая Жучка, как всегда, целехонька. Привыкла, что за нее Хорту отдуваться. Она цапнуть может от души — но уж скорее за лодыжку, когда отвернешься. А Хорт, глупый волчара, в лоб кидается, безо всяких уверток. За то и пострадал.
На душе стало веселее. Дождь стих, но выбираться наружу Вит медлил. Сидел в шалаше, гладил своих любимцев. Прикидывал так и сяк. До заката далеко, но остаться на выгоне — дудки. Надо гнать отару в село, развести овец по дворам, на вопросы не отвечать, а сразу домой. Повиниться мамке с дядькой Штефаном. Выдерут, конечно, а в обиду чужим не дадут. Да и никакой особой вины он за собой, честно говоря, не чувствовал.
Жучка наконец улеглась. Стала зачем-то лизать правый локоть Вита. На время отвлекшись от раздумий, парнишка обнаружил: и рубаха, и кацавейка на локте прорваны насквозь. Вокруг прорехи расплылось бурое пятнышко, уже частично зализанное Жучкой. Небось, ободрал руку. Сняв кацавейку и стащив через голову рубаху. Вит вывернул локоть — вся сельская пацанва обожала, когда он на спор кусал свои локти. Вот, пригодилось. Ага, вечная заскорузлая ссадина, которая была там, сколько Вит себя помнил, — на месте. На левом локте такая же. Только сегодня правая ссадина вроде как больше стала. И кровь свежая. Края ссадины слегка разошлись. «Точно задница!» — пришло в голову похабное сравнение. Следом явился стыд. В доме мельника сквернословов не жаловали. Жюстина сына воспитала соответственно; быть может, даже излишне строго.
Он смутно припомнил: когда вырывался, в локте щелкнуло. «Небось тогда руку и рассадил, — справедливо решил Вит, одеваясь. — Мамка выбранит, за одежку-то…» Однако домашняя выволочка казалась пустяками по сравнению с угрозой казни за мятеж.
Он смутно припомнил: когда вырывался, в локте щелкнуло. «Небось тогда руку и рассадил, — справедливо решил Вит, одеваясь. — Мамка выбранит, за одежку-то…» Однако домашняя выволочка казалась пустяками по сравнению с угрозой казни за мятеж. Или стражники его просто пугали? Небось потешаются сейчас! Хотя удрать от взрослых дядек, кому по службе положено хватать да вязать… Сердце Вита наполнилось мальчишеской гордостью. Расскажу Пузатому Кристу — от зависти лопнет!.. Хотя нет, не лопнет — не поверит. А жаль…