— Мамка!
Она жива! жива! По-другому просто не может быть! Ухо — к груди.
Грудь у мамки большая, мягкая. Как у Матильды. Долгая, жуткая тишина. Глухо: толчок. Еще один. Вздох. Жива! Ладони плещут в лицо ледяной водой.
— Мамка, очнись! Это я, Вит! Ну очнись же!.. Дрогнули веки. Взгляд — мутный, бессмысленный. Потом Жюстина моргнула: раз, другой. Тихо охнула:
— Виталя? Сыночек…Ты?!
Обнять. Ткнуться лицом в мягкое, родное.
Ощутить на волосах ладонь: будто нимб Господень. Свет и тепло.
— Витанечка! Живой… А мне… мне такое привиделось!.. Ох, голова!… плохо мне…
Гладившая Вита по волосам рука опадает бессильной плетью.
— Погоди, сыночек… я сейчас…
Опять мамка чувств лишилась. Ничего, главное — жива. Теперь все хорошо будет. Теперь все…
Вит ухватил мать под мышки, оттащил к росшей неподалеку ольхе. Усадил, прислонив спиной к стволу. Здесь посуше будет. Ты, мам, сиди пока тут. Я скоро. С пугающей легкостью перевернул труп. Горло — в клочья. Лицо. Синее лицо. Знакомое лицо. Юлих?! Почему? Откуда ты, Молчун?..
По правую руку стонал сугроб.
— Магнус?! Что ж вы, гады…
Он едва удержался, чтобы не добить проклятого Добряка. Нет, пусть сначала скажет. Захочет — скажет. Не захочет — все равно скажет.
— Кх… кхто… ты? — Магнус выдавливал слова через силу, с надсадным хрипом, морщась при каждом вздохе. Правая рука онемела. В боку кричали осколки ребер, моля о пощаде.
— Забыл? — нехорошо прищурился Вит.
— Ба-а-а… Бацарь?!
— Узнал, падаль. За что мамку мою порешить хотели?
— Мамку… твою? Мы не… не знали мы… Велели нам, Бацарь. Баба, зна-а… значит. Надо… По-тихому. Мы ее и не видели никогда…
— Кто велел?
Магнус умолк. С трудом повернул голову. Отважился взглянуть Виту в глаза. И понял: ему больше не надо бояться братьев Втыков. Им не успеть добраться до Добряка Магнуса. Потому что Добряк умрет значительно раньше.
Здесь и сейчас.
— Вты… Втыки. С нами еще один… был… Ловчий. Он — главный… Знак подал…
— За что? Говори!
— Не знаю… Правда, не знаю. Велели нам…
Юноша медленно отвернулся. Очень трудно удерживать букашку. Очень. В спину толкнуло, задыхаясь:
— Добей… Слышишь? Добей, Бацарь!.. Все одно помру… Сил нет: больно…
— Сам сдохнешь, — ответила букашка, прячась. Забыв о Магнусе, Вит заторопился к матери.
— Как ты, мам?
— Хорошо, сынок… хорошо мне… Голова только… кружится. Ты-то как? Откуда?
— Из города. К тебе спешил. Пошли в дом, мам, простынешь тут…
— Я… сейчас… ведра забрать надо… Штефан заругается!..
— Да я после сбегаю, заберу. Идем, мам!
Не хотелось, чтобы мамка видела подонков. Убитого и умирающего. И так все знают, кто мытаря жизни лишил, — а тут еще двое! Испугается мамка, а ей нельзя пугаться; вон — еле ноги волочит. Вит подставил матери плечо, помог подняться. Мягко, но настойчиво развернул в сторону дороги, прочь от двух тел у воды.
Шли медленно, с трудом, то и дело оскальзываясь.
Жюстина обвисла на плече сына — Витольд будто не чувствовал тяжести. Могли бы и быстрее идти. Жаль, мамка совсем хворая. Ничего, до дому рукой подать. Сейчас дотопаем…
Паутина!
Чувство опасности иглой кольнуло в сердце. Заставило обернуться.
Всадники. Еще далеко, но скачут сюда. Витольд сдвинул брови, вглядываясь. Знакомые цвета одежд.
Влитые в седла фигуры. Граф! И с ним этот… Дегю. Двое. Без спутников.
Без свидетелей.
«…только мамаша здесь совсем некстати… удавить «баронессу»… концы в воду…»
Если бы Жерар-Хаген сейчас увидел юношу — обрадовался бы. Сын был очень похож на отца. На деда. На весь Хенингский Дом, не умеющий прощать.
— Мам, скорее!
— Не могу… сынок, беги сам!..
Вит видел: и вправду не может. Подхватив мать на руки, он рванул вверх по склону. Со стороны это, наверное, выглядело жутко: щуплый босой парнишка, неся грузную женщину, спешит вверх по раскисшей грязи. И не просто спешит — взлетает, как на крыльях. Будто женщина — пушинка.
Сама Жюстина удивиться не успела, вновь потеряв сознание.
Умел бить Молчун Юлих, земля ему пухом.
Поет дорога. Кричит дорога. Предупреждает топотом: беги! Хорошо, дом рядом. Ворота. Двор. На крыльце — чужой человек. Тот самый, которого Вит видел в доме Дегю, вместе с графом. Он еще на Крючка шипел. Все сходится. Это отец его нанял.
Неохота благородные руки марать?!
А топот за спиной растет. Падает обвалом. Ловчего Вит убьет легко. А два рыцаря легко убьют его, Вита.
Значит, конец? Значит, зря?!
XCVII
Ловчий умел делать выводы очень быстро. Время умирать. Выстоять в схватке с юношей? спастись бегством?! — смешно и думать о таком.
Максимилиан ап Нанис прекрасно представлял себе, на что способен Витольд. Пускай на руках у юноши потерявшая сознание женщина. Пускай.
Это ничего не меняло.
Но главный эшевен Хенинга не думал о смерти. Дело не в храбрости. Умирать страшно всем: и трусам, и храбрецам. Он смотрел на юного мстителя и видел в нем… Да, сомнений больше не осталось.
Перед Ловчим стоял молодой Густав Быстрый!
…человек, навсегда оставивший фамильное клеймо на горле Максимилиана.
…человек, бывший для Ловчего всем. Воплощением мечты. Идеалом.
Государем.
…человек, которому следовало беспрекословно повиноваться.
И неважно, что юношу звали Витольдом, а не Густавом. Неважно, что судьба дышит в затылок. Несчастен тот, кто не способен понять: это радость — выполнить приказ государя! Приказ существа, значащего для тебя больше, чем просто человек! Приказ живого бога.