Но пока что Атрейо и Фалькор плелись в самом хвосте каравана. Фалькор, казалось, вообще разучился летать и шел пешком, а Атрейо шагал с ним рядом, низко опустив голову. Если раньше они летели в авангарде каравана, чтобы осмотреть местность, то теперь тащились, как арьергард, позади всех. Бастиана это не радовало, но он ничего не мог изменить.
Когда караван был в пути, Бастиан обычно скакал впереди на лошачихе Йихе. Но все чаще случалось, что ему надоедало ехать верхом, и тогда он на время переходил в паланкин Ксайды. Она принимала его с большими почестями и, предоставив ему самое удобное место, садилась у его ног. И всегда у нее была наготове интересная тема для разговора, и никогда она не расспрашивала о его прошлом в Человеческом Мире, с тех пор как заметила, что ему неприятно об этом говорить. Она почти непрерывно курила кальян, стоявший с ней рядом, — трубка его была похожа на смарагдово-ядовито-зеленую гадюку, а мундштук, который она держала длинными мраморно-белыми пальцами, напоминал змеиную голову. Когда она затягивалась, казалось, будто она целует змею. Облачко дыма, которое она с наслаждением выпускала изо рта и из носа, при каждой затяжке меняло цвет: то оно было голубым, то желтым, то розовым, то зеленым, то лиловым.
— Я давно хотел спросить тебя, Ксайда… — сказал Бастиан в одно из таких посещений, в раздумье глядя на Великанов в черных панцирях (те все несли и несли паланкин, шагая в ногу мерным механическим шагом).
— Твоя рабыня слушает, — вкрадчиво ответила Ксайда.
— Когда я победил твоих Великанов, — продолжал Бастиан, — оказалось, что они состоят только из доспехов. Внутри они пустые. Что же приводит их в движение?
— Моя воля, — улыбнулась Ксайда. — Именно потому, что они пусты, они послушны моей воле. Моя воля может управлять всем, что пусто.
Она внимательно смотрела на Бастиана своими разноцветными глазами.
Бастиан чувствовал, что его тревожит ее взгляд… Но вот уже она опустила длинные ресницы.
— А я тоже мог бы управлять ими? Моей волей?
— О, конечно, мой Господин и Повелитель. В сто раз лучше, чем я! Потому что я ведь по сравнению с тобой просто ничтожество. Хочешь попробовать?
— Не сейчас, — сказал Бастиан. Ему вдруг стало как-то не по себе. — В другой раз.
— Неужели тебе больше нравится трястись на старой лошачихе, — продолжала Ксайда, — чем предоставить роботам, управляемым твоей волей, нести себя в паланкине?
— Йиха радуется, когда я на ней еду, — сказал Бастиан, нахмурившись. — Она гордится, что может меня везти.
— Так, значит, ты скачешь на ней верхом ради нее самой?
— А почему бы и нет? Что тут плохого? Ксайда выпустила изо рта зеленую струйку дыма.
— О, ничего, мой Господин! Разве может быть плохо то, что делаешь ты?
— К чему ты клонишь, Ксайда?
— Ты слишком много думаешь о других, мой Господин и Повелитель, — прошептала она, склонив набок огненно-рыжую голову. — Но никто не достоин отвлекать твое внимание от твоего собственного, исключительно важного развития. Если ты на меня не рассердишься, о Господин, я решусь дать тебе совет: больше думай о своем совершенствовании!
— Но какое отношение это имеет к старой Йихе?
— Почти никакого, мой Господин. Почти совсем никакого. Только она не достойна такого всадника, как ты. Мне обидно видеть тебя на… столь ничтожном скакуне. Все твои спутники удивляются, глядя, как ты скачешь на ней верхом. Один только ты, мой Господин и Повелитель, не знаешь, какого почета заслуживаешь!
Бастиан ничего не сказал, но слова Ксайды произвели на него сильное впечатление.
Когда караван во главе с Бастианом верхом на Йихе проходил на другой день по цветущей долине, пробираясь сквозь заросли благоухающей сирени, росшей здесь небольшими островками, Бастиан решил во время полуденного привала принять предложение Ксайды.
— Послушай, Йиха, — сказал он, погладив лошачиху. — Настало время, когда нам придется расстаться.
Йиха издала жалобный крик.
— Но почему же, мой Господин? — печально спросила она. — Разве я плохо несла свою службу? — Из ее темных глаз текли слезы.
— Нет, нет, — поспешно возразил Бастиан, стараясь ее утешить. — Наоборот, весь этот долгий путь ты так осторожно меня везла, была так терпелива и послушна, что я хочу тебя вознаградить.
— Не надо мне никакой другой награды, — возразила Йиха. — Только бы и дальше служить тебе. Чего еще я могу пожелать? Лишь бы ты на мне все ехал да ехал!
— Но разве ты не говорила, — продолжал Бастиан, — что тебе грустно, потому что у таких, как ты, не бывает детей?
— Да, — огорченно отвечала Йиха, — ведь я, когда совсем состарюсь, рассказывала бы им об этих днях.
— Хорошо, — сказал Бастиан. — Тогда я поведаю тебе одну историю, и она должна сбыться, стать правдой. Но только тебе одной. Потому что она — твоя.
И тут он стал шептать в длинное ухо Йихи:
— Недалеко отсюда в зарослях сирени ждет тебя отец твоего сына. Это белый жеребец с крыльями из лебяжьих перьев. Его грива и хвост так длинны, что метут землю. Вот уже много дней он следует за нами, потому что любит тебя неземной любовью.
— Меня?! — воскликнула Йиха чуть ли не с испугом. — Но ведь я просто самка лошака и уже не так молода!