Это было так невероятно, что они даже обрадоваться не успели. Успели только приподняться, увидеть пологий берег, недалеко от кромки прибоя вдруг меняющий нрав и устремляющийся вверх крутым скалистым склоном. Заметили и голые ноги с могучими икрами и волосатыми лодыжками, переступающие в морской пене, и заношенный белый подол с неподрубленным краем, липнущий к ногам. А вот палку, которая обрушилась на затылок Макара, уже не заметили. Белые ноги, белый песок ослепительно вспыхнули у него перед глазами и погасли.
Когда вернулся свет, Макар понял, что голова раскалывается вся целиком, а на затылке ближе к шее еще и опухла и болит как-то особенно гнусно. Что его тем не менее почему-то не прикончили и даже не покалечили. И что на незнакомом берегу он обнимает мокрую деревяшку в полном одиночестве — ни чужих ног, ни Алёны. Он рванулся, рухнул лицом в песок с прихлынувшей чернотой в глазах. На черном фоне внутренний взор предупредительно набросал живую картину: цепочка бритоголовых крепышей в белых ночнушках вьется по горному хребту, у средней пары на плечах, закрученная в какое-то тряпье наподобие ковра, покачивается Алёна — ветер треплет и сушит выбившуюся на волю светлую прядь. Рисунок в комиксе из параллельного мира, предупреждение от «сома и человечка с закорючкой».
Макар приказал тошноте отвязаться, продрался сквозь туман бессознательности и на карачках упрямо двинулся вперед, на штурм горы.
Глава 22
Мегабитва
Несмотря на преклонные года, длинную череду важных предков и высокое звание, Заклинатель сохранил уважительный интерес к людям. Ко всем людям, без разбора чинов и сословий. Его зачаровывала в них упрямая, порой глупая воля, готовая, подобно роднику, пробивать себе путь через любые препятствия. Выбор пути и цель он одобрял далеко не всегда, но сама находчивая целеустремленность, видимо и составлявшая подлинную тайну жизни, восхищала его неизменно, как восхищали проявления природных сил, прекрасные даже в своей разрушительности. И это детски-неразборчивое восхищение очень мешало Заклинателю судить и ненавидеть.
Вот хотя бы этот богатый балбес, Борун. Ничего, кроме презрения, не вызывали его мотивы — властолюбие и гордыня, его доверчивое тщеславие, готовность обольщаться коварными чарами. Ничего, кроме презрения и жалости, казалось бы, не мог вызывать и он сам, урод, непричастный магической стихии, что пронизывает мир и всех, в нем живущих.
Но, задумываясь о масштабах бедствия, порожденного гордыней и глупостью этого бессильного урода, Заклинатель испытывал суеверный трепет. Взломал священную темницу, запечатанную с начала времен, выпустил из мира два первоначала — Порядок и Хаос — совсем выпустил! Он, понятно, не думал не гадал, втемную его использовали, гад этот крылатый использовал, Тварь-без-имени — а вот гляди ж ты. Нарушил мировое равновесие. Воистину «неисповедимы пути, коими ходит Судьба!»
Несмотря на неисчислимые утраты, несмотря на бедствия, уже постигшие страну и еще грядущие, Заклинатель даже сочувствовал дурачку Боруну. Трудно человеку оказаться «неисповедимым путем Судьбы». И это восхищенное сочувствие заставляло предположить, что в глубине души он сам нарушитель равновесия — в изначальном противостоянии Одного и Всё его симпатии склонялись в сторону последнего. Всё был сама жизнь, ее избыточность и неразборчивость, непредсказуемость и радость. Всё принадлежала и та магическая сила, которую Заклинатель, могущественный маг, почитал и которой служил.
Ай, нехорошо… Чтобы жизнь продолжалась должным порядком, чтобы не задохнулась в собственной изобильности и не распалась на пылинки, миру нужна и противоположность Всё — Один. Один — это порядок и правильность, стабильность и неизменность. Неподвижность и смерть. Враги в равновесии. Да, мир, где жил Заклинатель, стоял на изначальной вражде. Но это был прекрасный мир.
И вот он погибал. Разрушался на глазах охранителя-мага, а тот ничем не мог ему помочь, потому что слабел вместе с миром. С Одним ушел должный порядок, и вот поля не родили, источники пересыхали, ветра и течения меняли направление, и даже живое и мертвое начинали путаться одно с другим. А из-за бегства Всё из мира стала утекать магия. И Заклинатель даже самому себе боялся признаться, насколько он стал слаб. В погоню за беглецами сразу же пустились его соратники по магическому Совету, лучшие из лучших — и сгинули без следа в неведомом, чему и названия нет. Это был их долг, и Заклинатель без страха последовал бы за ними по плитчатой дорожке, которая, поглотив первоначала, а затем и магов, до сих пор еще дышала, будто потревоженная трясина. Разделить судьбу товарищей и в героической гибели обрести свободу от невыносимого бремени ответственности, которое теперь приходилось нести в одиночку, — желанный исход! Да только поздно ему, седому старику, учиться врать самому себе. Его бессмысленное самопожертвование — и мир лишится последней надежды. Надежда, собственно, не в нем, не в Заклинателе. Она в других, в последних, кто способен миновать ограду Дома вердиктов и ступить на дорожку в никуда. А он, Заклинатель, пожалуй, единственный, кто может убедить их это сделать. Кто вообще о них знает. Ведь последнее видение в Колодце истины предстало только ему одному.