Борун сделал шаг к ограде.
— Ближе, еще ближе. Смелее!
Зверек, кутавшийся поверх плаща в собственные морщинистые крылья, сейчас больше всего напоминал не хорька и не ящерицу, а гигантского нетопыря. Он тоже светился, но совсем слабо, как болотный гриб, скользкий от зеленоватой слизи. Только глаза и зубы горели ярким живым огнем. Кром был возвращен в объятия очередной шлюхи, и сюда, на площадь Дома вердиктов, они перенеслись вдвоем. Казалось, их и осталось-то лишь двое на весь мир — двое существ, одно из которых даже не было человеком. Борун поежился под пристальным взглядом своего наставника, неохотно протянул руку к ограде и тут же отдернул, едва ее таинственное свечение коснулось кончиков пальцев.
Предок нетерпеливо заклекотал:
— Давай, давай, давай же!
— Давай, значит? — Борун развернулся к подстрекателю. — А сам-то что? Твердишь, безопасно это, а люди-то иное толкуют. Все знают, прикоснуться к ограде — смерть, не то что преодолеть ее! Вот и прикоснись, докажи мне!
Из темноты донеслось презрительное фырканье.
— Докажи-и! Да что я с тобой валандаюсь? Мне, что ли, к мертвецам на рассвете идти?
И зеленоватый контур решительно двинулся прочь. Борун ринулся следом. Впервые в жизни, с самого своего нерадостного одинокого младенчества, он почувствовал себя ребенком, страшащимся потеряться в темноте.
— Нет-нет, я готов! Я… я сделаю. — Он почти плакал. — Только боязно!
— Боязно! — передразнил пращур. — Огненный страж, помнишь? Ладно, — смягчился он. — Ты пойми, дурья твоя башка, колдовство эта ограда, просто колдовство и ничего больше.
— Ну… — неуверенно выдохнул Борун, не понимая, к чему тот клонит.
— Ну! А в тебе колдовской природы ни на грош. Чужда она тебе, не подействует на тебя колдовская сила. Для тебя ограда эта заклятая — просто красивый забор. И ничего больше.
Дед стремительно развернулся, полыхнул на Боруна оранжевыми плошками глаз.
— Берись! — рявкнул он. — Хватайся!
И Борун, зажмурившись, выбросил вперед руку. Пальцы сцапали что-то твердое, прохладное, гладкое, стиснули в горсти. Свечение не обжигало, рука вообще не чувствовала ничего, кроме плотной поверхности, которая не была ни железной, ни деревянной, ни каменной. И все же на ощупь это была просто вещь — безобидная, как любое звено самой обычной ограды. Он открыл глаза, торжествуя, потряс решетку. Спутник одобрительно хлопнул его по бедру — до плеча ему было не дотянуться.
— Открывай!
Борун, взявшись двумя руками за створки ворот, одним презрительным толчком распахнул их. Створки, не потревоженные в течение целой эпохи, разошлись на диво легко и беззвучно.
Распалась надвое ажурная мерцающая лента в два человеческих роста высотой, и в разрыв — вязкая, черная, будто кровь земных недр, что выходила порой на поверхность в рудных горах, — втекла дорожка. Борун, хотя и чувствовал себя всемогущим после покорения ограды, невольно отодвинулся, словно неведомое вещество дорожки могло вылиться наружу и напасть на него.
— Что ты видишь, внучек?
Борун послушно вгляделся в темноту. Там, внутри охраняемого заклятиями двора, было еще темнее, чем здесь, снаружи. Борун то напрягал глаза до рези, то расфокусировал зрение. И начал различать колоссальную массу — различать лишь потому, что чернота воздуха в ней сменялась чернотой материи. Когда глаза привыкли к игре оттенков тьмы, он ясно увидел перед собой на другом конце дорожки огромную полусферу, правильную и чистую.
— Какой-то черный купол. Стоит прямо на земле.
— А украшения? Какие-нибудь башни, шпили, статуи?
— Какие еще башни! Эта штука гладкая, как лысина.
Предок длинно присвистнул. Мордочка его выражала недоверие и восторг.
— Подумать только… Совершенная иллюзия, идеальный покров, маскировка, созданная величайшими магами вселенной и служившая от начала времен, — обращается в ничто в глазах обычного простоф… хм, просвещенного человека. Ты великолепен, мой мальчик! Ты что же, никогда не видел Дом вердиктов?
— Как же, видел. Только это не Дом вердиктов. Место вроде то, а…
— Ага, как я и думал, энергия света… — непонятно забормотал ящер (или нетопырь?) себе под нос. — Дневных или ночных светил — все равно, так оно и работает. Стоило убрать свет, и…
— Убрать свет?
Борун впервые догадался поднять глаза к небу. Оно было совершенно черным — ни пары летних лун, непременного атрибута небосклона в эту поэтичнейшую пору года, ни россыпей ближних и дальних звезд.
— Ты хочешь сказать, что это ты… вы убрали луны и звезды?
— Не убрал, — ухмыльнулся предок. — Закрыл. На время. И кстати, что это за неуместная официальность? Мы же родичи!
— Чем закрыли? Э-э-э… закрыл?
Небрежный взмах лапки:
— Да какая разница! Не ломай голову, Борунчик, не твоего ума это дело. И кстати, ты жизнь свою спасать собираешься? Время не ждет.
— А что надо делать? — прошептал Борун, все еще под влиянием очередного потрясения, и дед выразительно закатил глаза.
— Идти! В дом идти, по дорожке.
— А ты?
— А мне хода нет. Иди-иди. Сам справишься.
Борун опасливо попробовал дорожку носком сапога. Вполне надежная твердь, вроде каменная, только кажется слегка упругой и — он поцокал железной набойкой — звучит глухо. Он сделал шаг, потом следующий. Черная, как смоляной наплыв, полоса неведомого камня под ним не подалась, не зачавкала с людоедской жадностью. Непохоже, чтобы его собирались засасывать в зыбучие золотые пески и переправлять в самые дальние пределы нижнего мира.