— Тебя приведут к подножию горной цепи. Ты будешь карабкаться по ней вверх, пока грудь твоя не разорвется, тщась вздохнуть, и сердце не лопнет от недостатка воздуха. Там ведь нет воздуха. Совсем. Восхождение будет мучительным. Все твое существо будет рваться обратно, но ты не сможешь даже оглянуться, бросить взгляд назад, и это хуже всего. Тело, раздираемое надвое, скоро откажет тебе, мясо лопнет, обнажатся жилы, вздувающиеся в чудовищном усилии. И все-таки ты будешь двигаться, неудержимо двигаться вперед, влекомый силой, превосходящей даже силу рождения. Минует вечность, и ты доберешься до вершины. Во всем мироздании нет пика выше — и в то же время пропасти глубже, и ты понапрасну стал бы допытываться у меня, как такое возможно, ибо есть вещи, недоступные и моему пониманию. Камень там уже не камень, он течет и плавится, обжигая жалкое мясо на твоих ступнях своим ледяным прикосновением. Страшный напор оттуда, с той стороны, выдавил, выпятил этот пик из пограничного кряжа и продолжает выталкивать все выше. Туда, где в пустоте безвоздушия и бессветности даже первоэлементы утрачивают присущие им свойства. И бывший камень закипает и плавится, изливаясь с вершины горы огненным лавовым водопадом. В его потоке низвергнешься ты туда, откуда никому нет возврата. Знай имя его — Огненный страж, за то нареченный, что лава его никогда не потечет вспять, не откроет пути обратно. Хотя жил прежде, говорят, герой, сумевший подняться против течения Огненного стража. Нянька твоя, старая ведьма Хамда, пела тебе песню о нем. Сильная была ведьма… Да ты ведь не помнишь, ты не слушал. А если б и слушал — что с того? Песня, просто песня о древнем герое. То ли жил такой на свете, то ли нет…
— Спаси меня, не хочу, спаси, помоги мне!
— Я не могу тебе помочь.
Борун стиснул голову в ладонях и завыл. Змей странно — с оттенком жалости и чуть озадаченно — смотрел на коленопреклоненного человека, скорчившегося перед ним на полу. То был первый и последний раз, когда Борун, взгляни он в лицо пращура, мог бы прочитать по нему, о чем тот думает. Но он не смотрел. Он, обезумев, вжимал кулаки в зажмуренные глаза, и багрово-черные сполохи заволакивали картину посмертного восхождения. А таинственное существо думало об очень простой вещи — что у него, вообще говоря, довольно-таки недалекий потомок.
— Я… я не могу тебе помочь… — вкрадчивым эхом прозвучал голос, змеей вполз прямо в голову Боруна.
И он вскинулся в безумной надежде — мокрый, больной, растерзанный.
— Кто? Кто может?
— Кто, как не ты? — ощерилась в нежной улыбке пасть. — Мой драгоценный, единственный мальчик! Есть, пожалуй, один способ… Кром!
Кром мгновенно возник из ниоткуда, только промчался через покои злой порыв сквозняка да хлопнула пробка некой незримой бутылки, откупоренной, должно быть, рукою великана. Впрочем, судя по туалету Крома, прибыл он вовсе не из ниоткуда, а прямиком с попойки, где как раз собирался перейти от возлияний к плотским радостям иного рода. С раздражением сдернув со спинки кресла парадный плащ Боруна, Кром завернулся в царственный шелк, прикрыв изгаженное вином и жиром исподнее.
— Ненавижу, когда ты вот так меня выдергиваешь!
— Цыц, парень, — добродушно пристрожил ящер, и царь воров и актеров моментально притих. — Борунчик, умница, решил попытать счастья. Обучи его. Да смотри, честно учи, не таи секретов. А то я тебе, милый ты мой, эти секреты, знаешь…
— Знаю, знаю, — буркнул Кром. — Научу. На точку работать, конечно, не поставлю, но простака любого облапошит.
Он задрал полу плаща грязной рукой, пошерудил в заднем кармане штанов и властным жестом призвал Боруна.
— Ну, пентюх городской, смотри.
Борун посмотрел. Три глиняные стопки донышками кверху стояли рядком на столе. Самые обыкновенные, грошовые, наспех слепленные. Одинаковые, на крайней правой щербинка. В руке Крома, загадочным образом переставшей трястись, возник, словно из воздуха, неприметный зеленоватый шарик. Ластясь, промелькнул между пальцами, источавшими, удивился Борун, нежность и силу. Исчез, вновь родился в теплом углублении ладони. И скользнул на столешницу. Разбойничьи руки коснулись стопок, и те пришли в движение, закружились в колдовском хороводе.
— Кручу-верчу, — отрешенно прикрыв глаза, забормотал Кром неведомое заклинание. — Кручу-верчу, запутать хочу… Приметил, где бусина?
Борун уверенно ткнул в среднюю стопку. Он отлично видел, как шарик поднырнул под нее мгновение назад.
Двое напротив него расхохотались: человек сиплым с перепою басом, зверек тоненько, дробно, с присвистом. Кром тычком опрокинул стопку. Пусто!
— Как это?..
— Объясняю…
Глава 14
Равновесие нарушено, или Как обыграть порядок
Борун смотрел на ограду, золотые прутья которой сами собой светились в темноте. Собственно, они не были золотыми, но никакое другое слово тут не подходило, а из чего они были на самом деле, не ведал, пожалуй, никто. Ограда была особенная. Непростая ограда, колдовской барьер, охраняющий не хоромы свихнувшегося от шальных денег купчины, а нечто куда более ценное. И темнота была особенная. Борун и не представлял, что здесь, в самом центре огромного суетного города, может быть такая полная, такая глухая тьма.
Борун и не представлял, что здесь, в самом центре огромного суетного города, может быть такая полная, такая глухая тьма. И не было вокруг ничего больше — ни кольца пышных, как дворцы, канцелярий, ни улиц за ними, неугомонных богатых улиц, залитых светом из окон настоящих дворцов родовой знати и нуворишей. А может, лишь сегодня выдалась такая ночь? Непростая ночь. Ночь, когда он, Борун, переиграет порядок мира. Он повернул голову. Светящийся частокол убегал вдаль плавной дугой, постепенно растворяясь в неверном мерцании. Словно трепетали, туго натянутые между тьмой неба и тьмой земли, золотые струны, только что покинутые пальцами Судьбы, и послевкусие звука еще висело в воздухе и таяло, таяло…
— Подойди.