Алена оглянулась на спутника, обвела пустырь широким движением руки:
— Он должен быть здесь.
— Ты хочешь сказать, на всем этом пространстве? — усомнился Макар.
— Места давно не хватало, припозднившимся приходилось вставать вон там, на пригорках.
— И где они все? Слушай, ты день не перепутала?
Она досадливо всплеснула руками:
— Да при чем тут день! Это столица, понимаешь? По местным меркам, самый настоящий мегаполис. Видишь здоровенный каменный выступ? Это городские ворота, к ним ведет государственный тракт, одна из главных дорог страны. Над ним всегда пыль столбом, ездят, ходят туда-сюда. А сейчас никого. И день я, кстати, не перепутала.
Алёна решительно направилась к кучке торговок. Те заполошно глянули на чужаков, но вид девушки в сопровождении смирного домашнего раба успокоил бедолаг. Тревога сменилась нормальным старушечьим любопытством. Алёна приветствовала местных полупоклоном, остановилась у ближайшей, рассматривая товар. Издалека, с приличных случаю вежливостей, завелась беседа.
Макар, как было велено, помалкивал. Расхаживал вдоль куцего торгового ряда, рассматривал выставленное добро. На одном лотке красовалось нечто пахнущее настолько завлекательно, что в желудке немедленно забурлило. Он присел на корточки, пожирая лакомства взглядом. Легко сказать, рта не раскрывай! А если есть хочется? Между прочим, хорошая госпожа обязана заботиться о своем живом имуществе.
— Эй, а это что, сладости? Вкусные, не знаешь?
Вредные бабки дружно уставились на него выцветшими, но очень красноречивыми глазами. Что за век, что за нравы! В былые-то времена рабы знали свое место — глаз не подымут, рта не раскроют, ровно вовсе немые. А сейчас вольничают. Все вольничают, все от рук отбились — слуги, невестки, дети.
А сейчас вольничают. Все вольничают, все от рук отбились — слуги, невестки, дети…
Алёна, стушевавшись, торопливо купила нечто длинное, извилистое, сунула балбесу в руки. Макар осторожно надкусил, расплылся в улыбке и захрустел.
А хозяйка-то, видать, неопытная, добросердечная. Где уж ей с наглецом сладить! Время сейчас такое, ни с кем сладу нет. Тема была близка каждой, и старухи будто ожили, загомонили.
— Долго ли идешь, почтенная?
— Откуда будешь? Из каких мест?
— Как там у вас, бедуете?
Алёна выбрала самый безопасный вопрос:
— Долгонько. Вот и к базару, видно, припозднилась.
— Ой, милая! Да не было базара. Нешто не видишь, что тут у нас делается? — Одна из торговок указала на гибнущее поле.
— Вижу. Страсть-то какая! Да что стряслось?
— А у вас, что ли, по-другому? — подозрительно прищурилась одна. — Хорошо живете?
— Плохо, — твердо ответила Алёна, и собеседницы, как стайка мрачных птиц, удовлетворенно закивали. — Всюду запустение, стены крошатся, вода тухнет, — продолжала она с подъемом. — Поверите ли, почтенные, кошки царапаться стали!
Бабки дружно ахнули в концы платков.
— Верно, конец времен настает. Уже, сказывают, и маги нас покинули, — начала одна.
Остальные старухи воззрились на болтушку, и та умолкла, испуганно озираясь.
— Ты иди, голубушка, в город иди, — пресекла разговор самая решительная. — Там свой рынок есть, в богатых кварталах, что вокруг дворцов. Может, повезет тебе, распродашься.
Спорить было не о чем. Алёна поклонилась, свистнула Макару и двинулась к громадине ворот.
В городе признаки непорядка не так бросались в глаза, прикрываясь толчеей тесных улочек, пестротой и многолюдьем. Одно слово, столица. Даже в последний день мироздания будет спешить по неотложным, страшно важным делам. Будут носиться слуги и рассыльные, вспарывать толпу нобили верхами, проплывать — одни в паланкинах, другие пешком, но с пышной свитой — знатные дамы и богатые плебейки, выставляя напоказ если не красоту, так хоть роскошь. Но все это одна видимость, размышляла Алёна, жавшаяся к стене дома, пока мимо проносился правительственный гонец с длинным эскортом стражников-скороходов. Неизбывная тревога, угрюмая тоска сквозили за лихорадочной суетой. Деятельная городская жизнь казалась фальшивкой, обманом чувств, гигантским мыльным пузырем — еще красуется радужными боками, но вот-вот лопнет.
Макар вертелся во все стороны, пожирая глазами потрясающий незнакомый мир. Поначалу он готов был сквозь землю провалиться от стыда — девчачьи бусики жгли грудь, — но скоро и думать забыл о своем позорном статусе, так оглушило и ослепило его происходящее вокруг. Теперь его преследовала одна мысль, упорная, как загноившаяся заноза, — как бы наделать втихую побольше снимков. Он почему-то был убежден, что Алёна его игру в папарацци не одобрит. Еще и телефон отберет, тиранка! Прошла навстречу цветущая красотка лет эдак пятнадцати. Одобрительный взгляд мазнул Макара по лицу и затуманился сожалением, зацепившись за цацку на его ключицах. Девушка очень старалась посторониться, но — то ли из-за узости переулка, то ли из-за пышности форм — принуждена была протискиваться вплотную к симпатичному рабу, задев его всем, чем только можно. Ух ты! Отличное местечко!
— Ай!
— Черт!
Они с Алёной шарахнулись в разные стороны.
И вовремя! На мостовую между ними плюхнулось нечто бурое, полужидкое, отвратительное и по виду, и по запаху. Вверху кто-то ойкнул, захлопнулось окно. Отправитель «посылки» пожелал остаться неизвестным.
— Это что, дерьмо? — нервно зашептал Макар на ухо спутнице. — Здесь правда ночные горшки на улицу опорожняют? — и задумался, тревожа давно погребенный в памяти школьный курс истории. — Но где сточные канавы?