В общем, не сказать, чтобы Ванька сильно впечатлился. Косте, однако, ничего такого говорить не стал. Друг все-таки. Еще и старше почти на год, Костик-то и сильный, не смотри, что тощий такой. Глаза у Костика горели. И щеки горели, и уши. Ванька, если бы мог в такое поверить, даже подумал бы, что друг сейчас — ну того, разревется, что ли.
— Ну как?
— Круто, — важно кивнул Ванька.
Костик посмотрел на него с благодарностью. Все-таки Ванька человек, хоть и малышня, правильно они подружились. И потом, Ванька ж растет. Вот подрастет еще немного и дорастет до него, Кости. Может, они даже в один класс тогда будут ходить.
Пока Костик, сияя своими сказочными ушами сквозь листву, шептался с деревом, Ванька думал, что, во-первых, фигня все это, не выйдет ничего, не вернется к Костику папашка. А во-вторых, если даже вернется, как бы не пришлось им потом к дереву этому бежать назад отшептывать, чтоб от счастья такого избавиться. Откровенно говоря, дрянь у Костика, а не папашка. Работать не хочет, дурит. То пить удумает, то в драку лезет, а то свалит на сторону, а там, глядишь, уже и аисты залетали над соседним кварталом. Фигурно выражаясь.
Дома Ваньку встретили упреками. Будто он не сын родной, а приблуда какой, вроде Золушки. То есть сначала на него обрушился Светкин вой — и какой, аж стекла прогибались, — а потом упреки. Где шлялся, ничего поручить нельзя, ну и все такое. Ванька смолчал, хотя считал, что чихвостят его не по делу. У него, может, у самого претензии накопились. Чего у них младенец орет? Того и гляди, лопнет. Днем орет, ночью орет, ужас какой-то. Если не могут за младенцами ухаживать нормально, чтобы без ора, зачем тогда рожать было? А теперь, пожалуйте, Ванька сиди, Ванька качай…
Ванька строго посмотрел на мать. Она сидела на краю разобранного дивана боком, кое-как, и зло трясла коляску. Вид у нее был замотанный, голоса почти не слышно за Светкиными истошными воплями. И Ванька стерпел. Молча подошел, отобрал ручку коляски. Мать тут же ускользнула, что-то загремело, посыпалось. Ванька катал коляску взад-вперед, нарочно стараясь дергать посильнее. Тугой сверток со Светкой бултыхался и корчился внутри. Ничего человеческого в свертке не угадывалось, был только мокрый раззявленный рот. Ванька супился, растравлял себя, но никак не мог избавиться от неуместной жалости и стыда. Стыда — что гулять удрал, когда мать со Светкой тут одни убиваются, а жалости — к Светке. Мало того что без мозгов и страшная, даже на человека непохожа, так еще валяется все время одна в коляске. И на руки ее лишний раз не возьмут. В рекламе по телевизору младенцы были совсем не такие: нежно-розовые, забавные, как игрушки, и мамы там, в телевизоре, брали их на руки, улыбались и бормотали им всякие глупости.
Ладно бы еще брат был, а то — сестра. Собака, конечно, лучше всякого брата, но брат еще куда ни шло, на брата Ванька согласился бы. Чтобы играть с ним, драться подушками и с большими уродами. Уроки вместе делать и то веселее. Он задумчиво воззрился на содержимое коляски. Светка наоралась, примолкла. Ванька ловко подсунул ей липкую от слюней соску. Убедившись, что сестра спит, метнулся в прихожую, просочился за дверь и наконец не таясь загрохотал вниз по лестнице. Как там Костик объяснял? Поговорить, ствол погладить, вокруг трижды обойти и через оба плеча поплевать? Так-так-так…
Духовный целитель, белый маг двадцать третьей степени посвящения, почетный академик и действительный член Хрисандр Вальде (Чесоткин) — «снятие сглаза и порчи без греха и вреда здоровью, приворот-отворот, заговор на удачу, исправляю работу шарлатанов» — считал себя человеком, готовым к любым неожиданностям. Много лет назад, вставая на неверный путь чудотворца, он не искал себе легкой доли. Нет, искал он исключительно легких денег в количестве несколько больше среднего и вовсе не требовал, чтобы они доставались без всякого риска. Неудачливый актер, чьи весенние годы промчались невозвратно в безвестности, с того самого момента он играл одну-единственную роль. И надо признать, играл бесподобно. Хрисандр Вальде прирос к нему до того основательно, что, беря изредка в руки собственный паспорт, он испытывал шок. Так дико и неприятно было видеть рядом со своей фотографией чужое неблагозвучное имя! До странной истории доктора Джекила и мистера Хайда, впрочем, не доходило. Во-первых, Чесоткину и Вальде совершенно нечего было делить, они мирно трудились сообща над собственным благополучием. Барственный европеизированный Вальде охмурял истеричных дур, а тихий инсайдер Чесоткин приглядывал, чтобы увлекающийся маг не вляпался в неприятности. Во-вторых, он таки не был психом с манией величия и переливами Хрисандрова колдовского баритона не обольщался. Совесть кудесника была чиста — навредить он клиенткам не мог, это уж точно. Какой вред от бормотаний, разноцветных свечек, сырого яйца и доброй порции лапши на уши! Пожалуй, он даже мог гордиться своей работой. Разве не давал он отчаявшимся, готовым на любую крайность идиоткам покой и надежду? Поэтому, угодив из своей мирной, отлично налаженной жизни в воплощенный кошмар, Хрисандр имел все основания негодовать на судьбу.