Тринадцатый заговорил. Негромко, без аффектации. Словно бы с усталостью, будто давно предчувствовал и ждал то, что происходило сейчас, и, надеясь избежать неизбежного, теперь встречал его стоически. Он говорил, что спорить не о чем, что закон Избрания, будь он хоть трижды забыт, никто не отменял, а стране действительно нужен король.
— Именно, король! — раздался чей-то презрительный возглас с верхотуры. — А не какой-то…
Тринадцатый, прерванный на полуслове, чуть приподнял бровь и с грустным удивлением оглядел трибуны. Сразу стало очень тихо. Старик едва заметно улыбнулся.
— Этот господин имеет право участвовать в Избрании. И не только избирать, но и предложить себя. Так гласит закон. И если он достаточно смел…
Короткое пожатие плеч. Шепот, шорох, общий вздох, как осенний ветер, пронесся по рядам над головой Боруна. Скользнул за ворот, вздыбил волоски над выбритой по столичной моде шеей. Или это опять судьба равнодушно, от скуки, трогала его ледяным пальчиком?
— Итак, Притязающий объявлен. Господин главный хранитель законов, прошу вас…
Откуда-то из-за правого уха Боруна тотчас полилось нараспев:
— Три смены дня и ночи отводится прочим, желающим заявить о своих притязаниях. Еще десять и четыре — на сбор голосов. Чиновники ведомства Хранения законов и присяжные маги по всей стране обязуются обеспечить оглашение соответствующих указов и имен Притязающих, всемерно содействовать сбору голосов и доставке их в столицу, а также надзирать за полной и безусловной законностью про…
Захрустела переворачиваемая страница. Борун даже не повернул головы в сторону чтеца. Он не мог оторвать взгляда от пронизанной светом фигуры мага, словно парившей над раскаленным добела квадратом.
— …цедуры, — дочитал законовед. Шумно глотнул воздуха и пояснил совсем другим, неофициальным голосом:
— Все это, конечно, только с завтрашнего утра. Тут ведь, господа, такое дело! Подготовиться надо, подчиненных просветить… — И длинно, тоскливо вздохнул.
— Так что, три дня всего? — вопросил кто-то с верхотуры.
— Сказано же было, господа: три дня и три ночи.
— Вот и выходит три дня!
— Ничего не выходит! — подключились еще голоса.
— Ну что, найдется еще смельчак? — с вызовом выкрикнула женщина.
Для Боруна перепалка звучала как гомон птиц, повздоривших у кормушки. Он сидел. Смотрел. Вникал. Пытался — и никак не мог уловить нечто… Нечто очень важное. По-настоящему важное.
— …до оглашения воли вершащих Избрание пребывать под сенью Дома правосудия! — Хранитель законов несолидно возвысил голос, силясь перекричать шум.
Но шум тотчас улегся сам. Только высоко, под самыми скатами крыши, протяжно и жалобно прозвенело что-то. Или это звенит у него в ушах? Все взгляды вновь обрушились на Боруна. Он чувствовал эту невыносимую тяжесть спиной и затылком, но не мог стряхнуть оцепенение, обернуться к недругам лицом, как надлежит. Он смотрел на мага. Маг смотрел в никуда. Светился. Лишь почувствовав совсем близко присутствие чужих, равнодушных, огромных тел — запах пота, пыли, дешевой рыхлой ткани, которую с удивительным упорством отряжала на государственные нужды казна, — Борун задышал и зашевелился. Над ним нависали две гигантские фигуры, два людоеда, демона, смутно напоминавшие стражей-привратников. Демоны тупо и терпеливо взирали на него, перетаптываясь, как вилороги в стойле. Побрякивала сбруя. У самой ноги Боруна, прямо у фиолетового щегольского башмака, основательно уперлось в пол древко копья. Они ждали. Демоны ждали его. Борун дернулся, отшатываясь от чудищ, взгляд его вновь метнулся к Тринадцатому. И встретился наконец с глазами мага. Тот весь разом потух, будто свечку задули, сделался обычной стариковской плотью, сединой спутанных волос, заношенной тканью одежды. И песок потух. Но вспыхнули глаза старика — не злым и не радостным, нездешним отсветом.
— Вы должны были знать, — пояснил он самым обыденным тоном. — Соискатель должен быть доступен к моменту оглашения решения. И для награды, если победит, и для наказания в случае проигрыша.
— Какого… наказания? — с трудом выговорил Борун.
— Лицо, заявившее необоснованные Притязания, карается смертью.
Борун неотрывно смотрел на мага и не видел в нем даже тени злорадства. Одну только сосредоточенную печаль. Стражники — конечно, никакие не демоны, а обычные солдаты, хотя и дюжие, — наклонились к нему, норовя подхватить под руки. Последним усилием не воли даже, а одной только бешеной поруганной гордости Борун задавил в себе порыв рваться и визжать. Повелительно вскинул ладони, отстраняя солдафонов. Встал, выпрямился, сколько смог. Протолкнул из горла в желудок шершавый ком. Даже улыбнулся.
— Все это, конечно, только с завтрашнего утра, — с издевкой повторил он слова законника. Раздвинул стражей. Те отошли, покорные едва заметному движению руки Тринадцатого. У выхода бросил, не оборачиваясь, через плечо: — Утром. Вы знаете, где меня найти.
В паланкине, едва слуга задернул плотный занавес, Борун скорчился среди ароматных подушек и то выл, то давился жутким хохотом. Опытные носильщики шли размашистой рысцой, в потемках мелькали и подпрыгивали в щели между шторами огоньки чужих окон, и от этой качки, и мельтешения, и пляски его вывернуло прямо на шапку поспешавшего рядом свитского. Тот даже не повернулся, разве что сбился с шага на мгновение, и Борун, поклявшийся себе во что бы то ни стало выгнать негодяя взашей прямо на рассвете, лишь даром напрягал слезящиеся глаза, силясь разобрать хоть какие-то приметы бедолаги. Не разобрал, решил рассчитать всех, и носильщиков, и кортеж, и остаток пути до дома провел, обессиленный, почти в беспамятстве.