— Ну, так веди туда же этих… посетителей, — проворчал Валерий, несколько успокаиваясь, — посмотрим, с чем они пожаловали…
В триклинии он встретил Пилата. Тот с мрачным опухшим лицом и в свежей тоге тянул из чаши легкое розовое вино, способствовавшее улучшению самочувствия. Валерий огляделся по сторонам и, пошатнувшись, оперся о бортик небольшого мраморного фонтана, устроенного прямо в триклинии. В то время, когда пиршественная зала пустовала, в фонтанчике обычно плавали золотые рыбки и небольшие плоские чаши с ароматическими веществами, пропитывающими воздух в триклинии и делавшими его легким и благовонным; в моменты пиров к рыбкам и чашам зачастую присоединялись пьяные гости.
— Как самочувствие, Понтий? — спросил прокуратор.
— Башка болит, — сказал Пилат. — Вино молодое, что ли?
Валерий ничего не ответил, да и не стал отвечать, потому что как раз в этот момент в сопровождении декуриона Деция и двух солдат вошли несколько нежданных посетителей. Из всех Валерий и Понтий Пилат знали только одного «Сервилия», он же Иоханан, он же Жан-Люк Пелисье. Прочие — Галлена, Ксения, Афанасьев, Альдаир, а также двое одетых по-местному бородатых мужчин — были незнакомы римлянам.
Тут выступил вперед рослый мужчина с приметным носом и выпуклыми темными глазами, во всём облике которого было какое-то величавое и доброжелательное спокойствие. Он сказал:
— Твой декурион Деций передал мне твое приглашение, прокуратор Иудеи. Быть может, оно предназначалось и не мне, но я слышал, что вы двое искали иудейского мессию. Твой слуга подумал, что это я, потому что я исцелил его солдата и его самого.
— Да, благородный Валерий, так оно и было, — пробормотал Деций.
Эту ночь он провел в рыбацкой деревне, потому что был настолько слаб, что не мог ходить. Наверно, выписываясь из его тела, бес захватил с собой слишком много энергии. Пришельцы из другого мира тоже отдохнули и собрались с силами перед решающим походом на виллу к Пилату, но, конечно, ни о каком сне не могло быть и речи. Надо признать, что и Афанасьев, и Ксения, сначала воспламенились ощущением того, что рядом с ними проповедует, быть может, тот, который войдет в историю под великим именем Христа. Но оказалось, что могучий целитель, способный движением ладони заживить самую жуткую рану и изгнать бесов, не ах как хорош в роли собеседника. Он ограничился тем, что предложил покаяться и ожидать царствия небесного, много и мутно рассуждал о том, что такое мессианство… Женя подумал, что в нем действительно течет дионская кровь, потому что примерно так же занудно и высокопарно изъяснялся, скажем, почтенный Вотан Борович. Кончилось тем, что разочарованный Афанасьев отправился погулять по окрестностям, а Ксения задремала. Никто и не подозревал, какое открытие ждет их всех на следующее утро, вскоре после того, как с первыми лучами солнца они отправились на виллу к нынешнему и будущему прокураторам Иудеи.
…Валерий Гарб и Понтий Пилат переглянулись, а потом последний сказал, глядя на Пелисье:
— Значит, Сервилий, ты проиграл для меня спор?
— Он нашел его раньше меня… — выговорил Деций, который, расставшись со своим личным бесом, кажется, утерял и способность культурно и выгодно для себя врать.
— Значит, выиграл? Ты, Сервилий, молодец. Получай свою награду. Ты, кажется, хотел получить какой-то там кувшин?
— Любой кувшин, из которого ты, благородный Понтий, омыл бы руки, — слабым голосом ответил Пелисье.
— Погоди его награждать-то! — вмешался Валерий, который понял, что реально встал перед перспективой потери хлебной должности, которую он по дурости и по пьянке выставил на кон. — Может, этот здоровенный тип, который как будто кого-то там исцелил и воскресил, никакой и не… это… м-м-м…
— Мессия, — подсказал Пилат.
— Ну да! Вот именно. Мессия — это по-арамейски… по-еврейски, кажется, машиах, а по-гречески… гм… — Валерий прищелкнул пальцами и вдруг вспомнил: — А, ну да! По-гречески «мессия» — Христос! Ты — Христос? — прямо обратился он к чудо-целителю.
Тот качнул головой и ответил в том же духе, что и накануне, чем донельзя утомил его, бедного:
— Я лишь прошу чуда у Бога, и он дарует мне силу. Я совершаю крещение покаяния для прощения грехов, — длинно продолжал он, — но стоит среди вас Некто, кого вы не знаете. Он-то идущий за мною, и я недостоин развязать ремень у обуви Его…
— Так!!! — визгливо перебил его Публий Валерий Гарб Тупоумный. — Что ты мне тут говоришь? То ты тот, то ты не тот, ты меня что, за дурачка принимаешь, что ли? За дурачка?
Прокуратор был очень гневлив, особенно по утрам, когда его будили ни свет ни заря, да еще с похмелья, а с похмелья он, как это было свойственно всем обитающим на имперской периферии римским чиновникам, просыпался фактически каждый день.
— Как твое имя? — спросил он, чуть спустив пар.
— Иоханан, — ответил тот, кто изгнал беса из декуриона Деция и одним прикосновением затянул ужасную рану толстяка Манлия.
Пелисье вздрогнул. Ему почудилось что-то зловещее в том, что это изумительное существо с частью дионской крови в жилах звали так же, как и его, Пелисье.
Пелисье вздрогнул. Ему почудилось что-то зловещее в том, что это изумительное существо с частью дионской крови в жилах звали так же, как и его, Пелисье. Хотя имя Иоханан в древней Иудее было распространено не меньше, чем имя Иван в русских деревнях.