— Да-а-а, — сказала Ксения, — где это его угораздило? Ведь всего полтора часа отсутствовал. Ну, может быть, два. А ведь как нажрался-то, просто в лучших традициях русской школы винопития.
— Рингель, рингель, розенкранц! — завопил Пелисье, звездочкой распластавшись на песке. — Я тррре-бую… вы, месье, заблуждаетесь, говорят, что эта дама… Валера, налей цекубы! Ай, какой милый мальчик! А что это у него торчит между н-ног? Ах, это кувшин с фалернским он преданно зажал между колен, чтобы не уп-пустить?.
А ведь как нажрался-то, просто в лучших традициях русской школы винопития.
— Рингель, рингель, розенкранц! — завопил Пелисье, звездочкой распластавшись на песке. — Я тррре-бую… вы, месье, заблуждаетесь, говорят, что эта дама… Валера, налей цекубы! Ай, какой милый мальчик! А что это у него торчит между н-ног? Ах, это кувшин с фалернским он преданно зажал между колен, чтобы не уп-пустить?. Mademoiselle, же ву…. Пончик, дай поцелую!
— Опа! — выговорил Женя Афанасьев после минуты сосредоточенного молчания. — «Забил заряд я в пушку туго и думал: угощу я друга. Постой-ка, брат мусью!»… И кто ж тебя так угостил, милый пожиратель лягушек из городу Парижу?
— Политическая доктрина современной Франции, — вдруг суетливо заговорил Пелисье и начал пригоршнями совать себе в рот песок, — не приемлет юстиции в той степени, в которой она характерна для… А почему вы меня не слушаете? — капризно сломался его голос. — Эй, мим в первом ряду! Долой метаморфозы! Хэй, негрррр, налей вина…
Афанасьев тряхнул его за плечо, а потом он и Альдаир, переглянувшись и без слов поняв друг друга, взяли Пелисье за руки и за ноги, подтащили к кромке воды и, раскачав, бросили в воду. Сноп брызг высоко взлетел вверх. Рыбаки, тащившие сеть, обернулись. Пелисье барахтался на мелководье, забирая руками и ногами так, как будто он тонул и его утягивало в пучину метров тридцати глубиной — по меньшей мере.
— Ну и ну, — сказал Женя. — Я — мог, Колян — мог, Вася Васягин — самой собой, даже почтенный Вотан Борович — но чтобы пресловутый гурман, эстет и энциклопедист Пелисье так нажрался — да-а-а-а!!!
— А что — да? — вдруг заорал Пелисье, не переставая колотить ладонями и ступнями по воде и вздымая тучу брызг. — Ты еще не знаешь, как мы на… ррраскопках до состояния мумии! А что? Имею право! У меня мама русская, вот вам!
После этого он на четвереньках вылез из воды, отряхнулся по-собачьи, а потом принялся задирать тогу. По всей видимости, он собирался ее снять и выжать, а так как римляне не имели обыкновения носить нижнее белье…
— Так! — выдохнула Ксения и схватила Афанасьева за руку, потому что как раз в этот момент на свет божий показалась (пардон муа!) задница Пелисье, розовая и облепленная в нескольких местах песком. — Что это у него такое там? Родимое пятно? Странное оно какое-то, да и не видела я что-то у него раньше…
— Интересно, а где это ты раньше могла видеть голую задницу Пелисье? — ревниво вопросил Афанасьев, глядя на барахтавшегося на берегу Жан-Люка, пренебрегшего всеми правилами этикета.
— А мы же у Коляна в баню ходили! — ничуть не смущаясь, ответила Ксения. — У нас все по европейской системе: мужчины и женщины вместе, никакого стеснения, полное равноправие.
— Хорошенькая система, — буркнул Афанасьев. — Наверно, Колян был всеми конечностями за такую систему. А правда, что это такое на заднице у Пелисье?.. Исходя из его вида и сроков отсутствия, он напился где-то поблизости, а если судить по тоге, в которую его доброхотно завернули — напился он с римлянами. Насколько я знаю, резиденция римского прокуратора в ста километрах от этого озера, в Иерусалиме. Тут, наверно, какая-нибудь загородная вилла, а? Места-то живописные, этакие курортные.
Тут Пелисье выдал нечто еще более дикое. Ползая по берегу озера на четвереньках в чем мать родила, бравый французский археолог вдруг взбрыкнул ногами, как норовистый жеребец, и высоко подкинул свои, так сказать, объемистые чресла.
И все ясно разглядели на коже Жан-Люка, в нескольких сантиметрах от копчика, надпись: PoPil. Под «ПоПил»ом честь честью красовалась эмблема в виде то ли неоперенной стрелы, то ли дротика, то ли короткого копья.
— Вот! — выдал Пелисье и принялся выжимать тогу. Кажется, купание в озере пошло ему на пользу: он несколько пришел в себя.
Афанасьев и Ксения внимательно рассматривали надпись на коже Пелисье. Судя по характерному покраснению, это было банальное тавро, клеймо, которое ставит на лошадях их владелец. Несмотря на скотское поведение Пелисье в данный момент, на коня он походил мало, так что сама собой напрашивалась мысль: те, кто пропечатал на ягодицах Жан-Люка это непонятное, по-русски звучащее словечко (словосочетание, сокращение?) был не менее пьян, чем бравый историк.
— Гм… PoPil… Что ты попил, Ванек, мы и так видим, — задумчиво проговорил Афанасьев. — Или, может, это набранное латиницей словечко на твоей заднице — не «попил», а — «попи»? Эвфемизированное обозначение мягкого места в поздней латыни, а? Впрочем, не парьтесь, месье Пелисье. Я вчера вообще так надрался, что с борта Колумбовой каравеллы «Санта-Мария», кстати, накануне открытия Америки! — попал точнехонько сюда, в древнюю Иудею!