— Вот участники выходят на… Начало! Первый удар! Мимо! Между прочим, это полный… полный… неумение держать м-мяч… меч!.. Э, ленивый болван! Как же ты бьешь? Лавиний, рази эту ленивую скотину! Бей! Отлично! Э, немного неточно! Галлы переходят в атаку! Замешательство в рядах фракийцев! Слава цесарю!.. Ик! выпускай африканских легионеров! Могучий эфиоп Икпеба!.. Вот он выходит и… ударрррр! Какой удар Икпебы, дорогие римляне! Подлый галл повалился, как будто его и не было! Крр… хррр…. чпок!..
— Эй, Валера! Ну ты, хрр-чпок! — перешел на более доверительную манеру общения Пелисье. — Как насчет кувшина? Сдаешь тару или нет?
Валерий мутно посмотрел на него, длинно, бессмысленно улыбаясь. Из всего сказанного он понял только слово «кувшин». Он каким-то чудом дотянулся до запечатанной глиняной амфоры, стоявшей неподалеку, и подтолкнул к Пелисье:
— П-пей!
— Но…
— А ну пей, иудейская твоя моррррда! — заорал Валерий и принялся колотить головой в столешницу. Будь стол деревянным, столешница могла бы и не выдержать таранных ударов головы самого Публия Валерия Гарба Тупоумного, но, как во всех приличных домах Римской империи, стол был изготовлен из прекрасного белого мрамора. Так что шансов у Валерия не было никаких. Однако же Пелисье, посмотрев на беснующегося пьянчужку, махнул рукой и, распечатав амфору умелой рукой археолога, решительно отпил здоровенный глоток. Да-а-а! Вино оказалось просто превосходным. Даже знаток бургундских и шампанских вин Пелисье давно не пробовал такого дивного букета. А уж как шибануло в голову!.. Пелисье ухмыльнулся, почувствовав неизъяснимое облегчение, и обратился к хозяину виллы уже запанибрата:
— Валера, подари кувшин вон тот, а? А то гостя не уважишь…
— Э-э, забирай! — завопил Валерий и вдруг принялся рыдать. — Всё забирайте, разорители! Я-то знаю… я — добрый… меня можно обижать! Вот и император Тиберий… мой друг… а-а-а… пейте, ешьте, ломайте… да-а-а! Валерий за всё платит! У-у-у!
Валерий бился и ревел, как боевой слон карфагенского полководца Ганнибала, перед которым примерно три века назад трепетал весь Рим.
Слуги, очевидно привыкшие к таким выходкам своего господина, хладнокровно извлекли его из-под стола и понесли в покои — отдохнуть после бурной трапезы с возлияниями. Попытка Пелисье выклянчить кувшин не удалась. Именно в этот трагический момент на горизонте появился здоровенный тип со зверской рожей, работавший, как оказалось, на скотобойне, и вволок в виридариум небольшую жаровню, под которой немедленно развел огонь. После этого он вынул металлический предмет, в котором более или менее вменяемая (малая) часть присутствующих признала нечто роде тавро. Пилат смотрел на эти приготовления сквозь пальцы, причем в буквальном смысле: он прикрыл глаза растопыренной пятерней, перемазанной в чем-то красно-буром. Под столом копошилась танцовщица. Пилат блаженно крякнул и проговорил:
— Ну, довольно, довольно, Мемендрий. Раскаливай.
Работник скотобойни, которого звали вот таким дурацким, похожим на блеяние козы имечком, сунул печать в огонь. Он подержал ее примерно с минуту; Пилат махнул рукой, и в ту же секунду двое рослых солдат схватили Пелисье и, перевернув вверх тормашками, стали вытряхивать из штанов. Проделав это, они содрали с него и остатки одежды, после чего поставили на четвереньки, а самый толстый из слуг Валерия сел сверху, припечатав бедного француза к полу. Пелисье, в голове которого мгновенно вырисовалась вся картина развращенных нравов в Римской империи и увеселения изнеженных патрициев, обожравшихся даже птичьего молока, — похолодел.
— Что… что вы делаете? — пискнул он, колыхнув животом.
— Да ничего страшного, — махнул рукой Пилат, по-доброму улыбаясь. — Просто за те деньги, которые я тебе заплачу, можно пойти на некоторые мои условия. В обшем, чтобы знали, что ты действуешь от моего имени, тебе выдадут удостоверение личности. Кроме того, чтобы ты никуда не скрылся… в-вот. Мемендрий, Деменций!.. Держите сыскаря! А то улепетнет, а я не люблю, когда нарушают договоренности!
Из-под одного из столов выпростался какой-то пьяный гость и пролепетал шлепающими губами:
— Ы-ыф! М-малая толика ощущений… благородный Валерий… пи-ри-красное вино!
И снова упал.
— Вот-вот, — ухмыльнулся добрый Понтий и принялся теребить грудь танцовщицы, уже севшей к нему на колени, — толика ощущений. Прижигайте, эй, вы, ленивые плуты, Мемендрий, Деменций!
Мемендрий вынул из жаровни накаленное тавро и приложил к мягкому месту несчастного археолога.
О-ох!!! После того как Пелисье вкусил «малую толику» этих ощущений, а вслед за ними навалилась лавина боли, помутившая сознание, — он заорал и подпрыгнул вверх, как дикий мустанг, получивший кнутом по крупу. Венок из роз соскользнул с его головы. Жирный раб, который навалил на него свое тучное, в увесистых жировых складках тело, свалился набок, как шкаф (если бы в римских особняках знали, что такое шкаф). Пилат снисходительно смотрел мутными глазами, а потом махнул рукой и упал на руки набежавшим слугам. Таковы были римляне, хозяева мира, таковы были прокураторы Иудеи, нынешний и будущий!.. Пелисье корчился от дикой боли, на него никто не обращал внимания, и только один слуга, наверно самый сострадательный, подхватил его под мышки, перевел в вертикальное положение и сказал;