— Совершенно не исключено, — кивнула Галлена. — А вы, Владимир Ильич, располагайтесь. С вами же что-то решать надо. Вы, надеюсь, поняли, что никто вас не похищал. Просто вас угораздило переместиться в исходную точку вместе с нами.
— Но где я? В Йоссии? — быстро спросил Ленин, сверкая маленькими своими калмыцкими глазами и пуская по скулам крепкие желваки.
— В России, — ответил Афанасьев. — В России… если это еще можно так назвать. Сейчас 2004 год, товарищ Ленин. От даты съезда вы отстоите теперь на восемьдесят четыре года ровно.
— Что за дугацкие шуточки? — воскликнул тот, окидывая взглядом всех присутствующих и снова возвращаясь к Афанасьеву. — Если это шутка, то очень сквегная, очень!
— Да мне и самому не нравится. — Афанасьев пошевелился и, запустив руку к себе в карман, вытащил оттуда записку вятского депутата и подал Ленину. — Вот. Это вам, чтобы скрасить удаленность от съезда. Передал один из делегатов, а я не успел передать в президиум. Там вопрос для вас, Владимир Ильич.
Ленин недоверчиво глянул на записку, взял и машинально развернул. Затем прочитал вслух:
— «Догогой Владимий Ильич. Я хотел спгосить, когда на всей земле установится спгаведливый коммунистический стьей, исчезнут гьяницы и госудагства, а все люди будут жить одинаково одной большой коммуной?» Хогоший такой вопгосик. Депутат из Вятки Павел…
— Да уж! — перебил Афанасьев. — Жалко, что я сам не могу ответить этому Павлу! То, что он написал, установилось повсеместно в сентябре этого года, когда мы вот с этими товарищами отбросили мир на уровень развития позднего мезолита! Кстати, нет ни государств, ни границ, все живут примерно одинаково — если угодно, коммуной! Очень своевременный вопросик, это уж точно! Кстати, этому депутату из Вятки очень даже по вкусу пришлось бы то, что сейчас творится на планете! По уровню культуры он очень близок тем уродам, которые напали на нас на берегу реки.
Товарищ Ленин посмотрел на Афанасьева, кажется, с неодобрением, а потом произнес:
— Я не совсем понимаю, что вы хотите сказать, но, без сомнения, товагищ, котогый написал записку… товагищ… — Ленин развернул бумажку повторно, заглянул в нее и прочитал: — товагищ Павел Афанасьев, депутат из Вятки…
Женя резко сел на кровати. Он переменился в лице так, что Галлена бросилась к нему и попыталась уложить обратно, но он не дался.
— Как… как вы сказали, Вла… Владимир Ильич? — запинаясь пробормотал Женя. — Павел Афа… из Вя… ы-ы-ы… депу… Черрррт!
Он вцепился в собственные волосы и предпринял попытку вырвать значительный клок их. Попытка не удалась. Афанасьев смотрел перед собой мутными выкаченными глазами и бормотал:
— А я его… кем только не… и уродом, и горлопаном… А он… Наверно, очередной исторический парадокс… Лабиринты времени… мозги вывихнуть можно!..
— Что? — почуяв недоброе, спросил Колян Ковалев.
Женя выхватил бумажку из рук Владимира Ильича, со времен ссылки определенно отвыкшего от такого бесцеремонного обращения, и заглянул в нее. Потом погладил себя ладонью по голове, усмиряя вздыбившиеся волосы, и проговорил уже спокойнее:
— Тут мне такой нагоняй за высокомерность! Помнишь, Колян, ты говорил, чтобы я не сильно ругал тех ребят и девчат, которые нам встретились на съезде комсомола? Я еще строил из себя эстета, говорил такое: мол, быдло. Так вот, помнишь там такого длинного типа, который речи толкал чуть ли не до утра, а я запустил в него подушкой?
— Павел из Вятки, что ли? Еще бы я не помнил этого долбозвона! — с живостью отозвался Ковалев. — Спать мешал, скотина!
— Ну так вот, — продолжал Женя, — помню, в детстве, еще при коммунизме, мой отец рассказывал мне про своего деда, заслуженного человека, видного партийца.
— Спать мешал, скотина!
— Ну так вот, — продолжал Женя, — помню, в детстве, еще при коммунизме, мой отец рассказывал мне про своего деда, заслуженного человека, видного партийца. Отец говорил, что, мол, его дед лично видел Ленина. Правда, отцова деда, то есть моего прадеда, расстреляли, кажется, в тридцать девятом. Реабилитировали уже в восьмидесятых, что ли. У меня была старая фотография, на которой отец на руках своего деда. Отцу тогда год был.
— Я что-то не понял, какое отношение всё это имеет к тому малолетке, который речи толкал с подоконника…
— Да так, Коля! Деда моего отца, расстрелянного в тридцать девятом, звали Павел Григорьевич, Павел Григорьевич Афанасьев, а родом он был из Вятки! Этот юнец, этот подоконный долбозвон и горлопан, или как мы там его еще называли… так вот, это — мой прадед!
И Афанасьев, схватив себя руками за уши, скорчил ужаснейшую рожу. Кто-то засмеялся, а Коляну Ковалеву стало жутко…
3
— Владимир Ильич, но каким же образом вы утихомирили этих дикарей?
Ленин пил чай. Собственно, он пил чай уже третий час, пока ему излагали суть происходящего вокруг. Надо отдать должное самообладанию Ильича: он повел себя так, как будто ему каждый день рассказывали о полной деградации мира, стирании семитысячелетнего пласта человеческой культуры и превращении современного человека в некое двуногое существо пещерного типа. Хотя, как ехидно успел заметить Добродеев на ухо Афанасьеву, уж кто-кто, а Владимир Ильич знал толк в разрушении старого мира и в том, как превратить культурную страну в обиталище толпы агрессивных и кровожадных дикарей.