— Ладно, ребята и девчата, — сказал Афанасьев. — За что боролись, на то и напоролись. Вместо вас, хороших, теперь всем заправляет Лориер. Мы сами ему преподнесли власть на блюдечке. Голубая каемочка тоже наблюдалась.
— За что боролись, на то и напоролись. Вместо вас, хороших, теперь всем заправляет Лориер. Мы сами ему преподнесли власть на блюдечке. Голубая каемочка тоже наблюдалась. Что мы имеем? Планету, одичавшую в одну секунду. Населяют ее несчастные люди-дикари, на лицо ужасные, да и внутри, если рассудить здраво, — тоже ничего хорошего. Мы сами устроили такой культпросвет. Что будем делать, уважаемые человеки, почтенные дионы и особо высокочтимый инфернал?
Добродеев, который не без оснований считал себя застрельщиком столь губительной для судеб мира затеи с «отмычками», вздрогнул и еще больше съежился. По его бледному лицу текли свинцовые слезы.
— Я… я не хотел… — бормотал он. — Я не знал. Но что же теперь… что же теперь делать, а? Что делать?
— Это уж ты сам должен знать, ведь ты у нас такой находчивый: найдешь какую-нибудь гадость и на уши ее вешаешь, — зло сказал Женя. — Вот и наворотили делов. Наследили и в настоящем, и в прошлом. Сколько разных нелепостей!.. Благодаря нам вот и Колян стал предком Ивана Грозного, — он кивнул на мрачного Ковалева, — и мумии обнаруживаются с татуировками на русском языке.
— Да хрен с ними, с мумиями, — буркнул Колян, ни на кого не глядя, — тут с нынешним раскладом бы разобраться!
— С хреном у мумий проблемы, — глубокомысленно заметил Пелисье. — Не говоря уж о…
Снаружи раздался дикий вой. Мент Васягин, в чьем мозгу еще сидели установки на сохранение порядка, выглянул из мини-маркета. Мимо промчались несколько растрепанных людей. С улюлюканьем они бежали за тощей уличной собакой. По всей видимости, в их враз оскудевших мозгах проснулись охотничьи инстинкты. А о такой вещи, как наполненный едой домашний холодильник, уже никто из них НЕ ПОМНИЛ.
Афанасьев побледнел.
— Еще немного и город превратится черт знает во что, — пробормотал он. — Сейчас шесть часов утра, представляете, что сотворится, когда заработают будильники, поднимая своих ОДИЧАВШИХ хозяев на работу? Это же черт знает что!!! — повторил он.
— Не знаю!!! — взвыл Добродеев, но на этот раз каламбур никому не показался смешным. — Я ничего уже не знаю! Но нужно что-то делать!
Здоровенный Эллер первым из дионов подал наконец голос:
— А что, — сказал он, — а мне нравится. А то раньше, клянусь бородой Мимира, людишки были какие-то церемонные. (Пообщавшись с Афанасьевым, простак дион успел набраться умных слов.) Нужно, чтоб по-простому. А то сколь досадно было!
Произнеся эту неслыханно длинную для себя речь, Эллер схватил литровую бутылку водки огромной своей лапищей и, откусив зубами горлышко и сплюнув его, стал пить. Афанасьев покосился на него и пробормотал:
— Ну конечно, он-то себя теперь как рыба в воде чувствовать будет. Раньше он один охотился на телевизоры и коляновский джип, а теперь таких интеллектуалов хоть пруд пруди.
— Истинны слова твои, — пробасил старый Вотан, до пределов возможного выпучив единственный глаз, дико сверкающий из-под развесистой, лохмотьями, шляпы и вытянув длинную красную шею.
— Но как же так? — спросил Пелисье. — Ведь теперь никто не умеет пользоваться техникой, ездить на машинах и даже в общественном транспорте, никто не умеет проникать в Интернет, никто не может войти в метро и, самое страшное, выйти из него… Падают авиалайнеры, потому что пилоты забыли искусство управления самолетом.
Тонут подводные лодки, корабли сбиваются с курса… Никто не умеет читать и писать, и даже до смешного!… если кто-то в ТОТ самый момент, когда мы активировали «отмычки», ехал в лифте, теперь не сумеет из него выйти, думая, что…
— Что замуровали, демоны! — мрачно процитировал Колян Ковалев.
Классику советского кино и он помнил. Сержант Васягин всё это время вертел головой, глядя то на одного, то на другого говорившего. Потом высказался и он:
— Наверно, по всему миру идет всплеск правонарушений. Ведь законы тоже забыли, да?
Добродеев завыл, Ковалев с досадой плюнул, а чувствительный француз Пелисье вцепился в свои волосы и один за другим вырвал два солидных клока. Дионка Галлена покосилась на него и сказала:
— Ты самонадеян, о человек. Думаешь, тебе кто-нибудь сделает новую прическу? Все приличные парикмахеры сейчас даже мамонта причесать не смогут.
Афанасьев сжал голову руками и присел на корточки.
«Это же… это же кошмарный сон какой-то! Мир скатится в тартарары к вящей радости любезного Люцифера, который подстроил нам всю эту подлянку с легкой руки своего глупого слуги Добродеева!.. Одна половина человечества переколотит другую! Конечно, во всем нужно искать свои плюсы: теперь никто не знает, что такое феминизм, гомосексуализм, коррупция, никто не станет призывать на борьбу с кариесом, перхотью и критическими днями!.. Но минусов несравненно меньше, тут даже и сравнивать не приходится. Нужно что-то делать. Единственное, что во всём этом может вызывать у меня чувство глубокого удовлетворения, как сказал бы дорогой Леонид Ильич, — так это то, что я, судя по всему, на данный момент являюсь САМЫМ УМНЫМ человеком планеты. Таким статусом могли похвастаться разве что Эйнштейн с Львом Толстым, каждый в свое время. Беда только в том, что Толстой был умнейшим из двух с половиной миллиардов, Эйнштейн — примерно из четырех, а вот я тоже из четырех. Только не миллиардов, а просто четырех человек, из которых один Пелисье хоть что-то соображает. Васягин и Колян — это, конечно, не мыслители. А дионы, при всех их плюсах, всё-таки туповаты. И…»