— Позвольте, — произнес Владимир Ильич, — насколько я понял, абсолютно безгазлично, сколько я пгобуду в вашем вгемени и смежных вгеменных коогдинатах. Вы тут достаточно подгобно йазъяснили мне что к чему, и я намеген с вами немного поспогить, батенька. Вот вы тут утвегждаете, что меня необходимо немедленно отпгавить в мое вгемя. Что значит — отпгавить? Я вас спгашиваю? Что значит — отпгавить, уважаемый товагиш? Я вам посылка или, может быть — бандеголь? Что это за жандагмские штучки? Вгемя столыпинских вагонов кончилось в семнадцатом году, и кончилось навсегда!
— Да ну? — вызывающим тоном спросил Женя и рассмеялся. — Вы так в самом деле полагаете, Владимир Ильич? Что в семнадцатом году столыпинские арестантские вагоны кончились? Что никого больше не этапировали в Сибирь? Всё это только начиналось! Да что я вам рассказываю, Владимир Ильич? Вы сами лучше меня знаете, что в 1906 году, на пике столыпинских казней, было официально казнено девятьсот человек, а за всё время правления Петра Аркадьевича — полторы тысячи! А у вас в одном восемнадцатом году ЧК расстреляла то ли восемнадцать, то ли двадцать тысяч человек — это только учтенных, а сколько было бессудных казней, самосудов, расправ!
Женя вошел в раж. Его лицо раскраснелось, глаза приобрели лихорадочный блеск.
Редкие волосы товарища Ленина, казалось, взъерошились и заходили над его купольным лбом. Он зло сузил узкие глазки и воскликнул:
— Позвольте, откуда у вас такие данные? Ведь все засекгечено, товагищ Дзегжинский лично контголиговал!.
Он зло сузил узкие глазки и воскликнул:
— Позвольте, откуда у вас такие данные? Ведь все засекгечено, товагищ Дзегжинский лично контголиговал!..
— А, — торжествующе воскликнул Женя, — вот и проговорились! Засекречено! А засекречено — значит, всё-таки было, и!..
— Довольно! — прогремел голос белокурого Альдаира, и, очевидно, не сочтя произведенное на спорщиков впечатление достаточным, швырнул в них здоровенным горшком с каким-то цветком. Черепки и комья земли так и брызнули во все стороны, а вывороченный стебель несчастного растения, жалобно отлетев, хлестнул Владимира Ильича по лысине так, что тот аж присел…
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Торжественная жеребьевка и ее последствия
1
— Довольно! — повторил Альдаир. — Прискучили мне ваши дрязги! Доколе будете терзать ими наш слух?
— Альдаир, ты же вроде научился говорить нормально, по-человечески, а тут опять начал пышными оборотами мозг парить, — пробормотал Афанасьев, но тут же прилип к стене под убийственным взглядом диона.
Альдаир продолжал всё тем же высокомерным тоном, к которому он и его соотечественники в последнее время не прибегали, но охотно пользовались, когда люди, по их мнению, слишком уж забывали о «божественном» статусе дионов. Он сказал:
— Поразмыслили мы и решили, что появление этого нового…
— …Ничего себе «нового». Он в Мавзолее уже восемьдесят лет откисает, — проворчал Колян Ковалев. — Интересно, если он сейчас здесь, то кто сейчас в Москве на Красной площади отдыхает?
— Парадокс! — поддакнул Пелисье.
— …не случайно, — продолжал Альдаир, уже не размениваясь на упреки своим соратникам по миссии. — И если было предопределено, что он явился в этот мир, оставив предназначенное ему время и место, значит — так то и должно быть записано в книге вельвы.
— Фатализм какой-то, — заметила Ксения.
— Да, мы верим в судьбу, — перехватив взгляд девушки, сказала Галлена с неодобрением в голосе, — и это не раз уже приводило нас к верному результату. Разве можно назвать, к примеру, случайностью то, что из миллионов молодых людей Советской России Женя Афанасьев встретил именно своего прадеда? Нельзя. Это — не случайность, и именно предопределенность. И если этот Владимир, вождь своего народа, попал к нам, значит, есть и для него место в той трудной работе, в тех трудных поисках, которые мы ведем!
— Да он нам революцию устроит в отдельно взятом месте! — возопил Афанасьев. — Вы что, хотите его брать в прошлое, за Ключами? Не удивлюсь, если на постройке Великой Китайской стены он взбунтует рабочих, свергнет императора и объявит электрификацию и ликбез среди несчастных азиатов! Издаст декрет о земле в древнем Иерусалиме и предпишет Пилату отдать Голгофу крестьянам, прядильню дяди Мойши — рабочим, а Синедрион закроет как опиокурильню!
— Вижу, нелюбезен тебе сей человек, — со сдержанным неодобрением сказал Вотан, — отчего так?
— Да он оппогтунист! — воскликнул Владимир Ильич, воздевая руку в своем знаменитом указательном жесте и тыча прямо в лицо Жене Афанасьеву, — типичный бугжуазный пегегожденец!
— От перерожденца слышу!
Идейная дискуссия между товарищем Афанасьевым и Ульяновым-Лениным была в очередной раз растоптана грубым Альдаиром.
— Достаточно! — рявкнул он. — А чтобы не было промеж вас более споров и раздоров, порешили мы распределиться по жребию. Две следующие миссии будут по порядку… что там?.. — Он повернулся к Пелисье, с готовностью развернувшему свиток.
— Письменные принадлежности присутствующего здесь товарища Ленина мы достали и шлем Александра Филипповича Македонского тоже, — доложил тот. — По списку идет сутана великого инквизитора Томаса Торквемады…