— Меня тоже арестовали по подозрению в колдовстве, — печальным голосом поведала донна Инезилья, высказавшись впервые за всё время ее своеобразного знакомства с нашими героями. — Сожгут нас всех.
— Это типичный мещанский конформизм! — заверещал товарищ Ленин. — Нельзя опускать руки перед опасностью! А где ваша жаба, товарищ Джованни… э-э-э…
— Мое полное имя Джованни Луиджи Джоппа, — отрекомендовался владелец мнимой говорящей жабы.
Афанасьев едва не прыснул со смеху.
— Джоппа? — переспросил он.
— Джоппа, — повторил итальянец, не понимая веселья своего нового соседа по камере. — А что?
— Ничего, ничего, — поспешил заверить его Афанасьев на очень плохом итальянском.
— Гм-гм… — с сомнением произнес товарищ Ленин, — и где же эта ваша жаба, товарищ Джоппа? Конфисковали при аресте?
— Да нет, почему? — отозвался тот. — Акватория!!
По произнесении этого термина, без сомнения, известного каждому моряку, в углу что-то зашевелилось, донесся странный булькающий звук, а потом прямо на подставленную ладонь Джоппы шлепнулось что-то размером с крупное яблоко. Да какое там еще яблоко?.. Типичная жаба при слабом свете фитиля в плошке смотрела на Афанасьева, Владимира Ильича и донну Инезилью круглыми глазами-бусинками, потом вдруг разинула рот и квакнула:
— Аква-а-а-а…тория! А…КВА-А-А… тория!
— Она умеет говорить свое имя, — с гордостью сообщил Джованни Джоппа и погладил свою питомицу по пупырчатой шкурке.
Женя Афанасьев почесал в затылке. Владимир Ильич, привыкший немедленно производить опыт по-живому, проворно ткнул в жабу пальцем, на что получил вопль на ломаном итальянском языке:
— Ква-а-а-тро порко маледетто 10 !
— И вот это она умеет говорить, — проговорил Джованни Джоппа не без оттенка гордости. — А больше ничего. Вот за эти три, точнее, четыре слова, которые она умеет произносить, меня и посадили в тюрьму по обвинению в колдовстве.
— А что вы? Это же, гм-гм, сущий произвол, батенька! — снова возмутился Владимир Ильич.
Джованни Джоппа развел руками:
— А что я могу сделать? Завтра мы все предстанем перед трибуналом. А отцы-доминиканцы хоть и мягко стелют, да жестко спать. Буду каяться, только вряд ли поможет. А вы за что сюда попали?
— Спасали вот ее, — Афанасьев без предисловий взял девицу за руку и подтянул к себе, — от альгвасилов инквизиции. Оказали сопротивление.
Глаза итальянского моряка Джованни Джоппы полезли на лоб. Это было видно даже при том скудном освещении, что имелось в камере. Синьор Джоппа даже стал запинаться:
— Вы…вы оказали сопротивление…альгвасиламин… инквизиции?
— А что тут, гм-гм, такого? — спросил Владимир Ильич. — Если они чинят неуправство, то наш долг — вмешаться и..
— Интересно, что бы он сказал, если бы оказали сопротивление сотрудникам НКВД при добром Иосифе Виссарионовиче, — пробурчал Афанасьев, который всё еще не уставал проводить параллели между деятельностью инквизиции и своего нынешнего спутника.
Донна Инезилья сказала по-итальянски, раз уж ее спутники предпочитали именно этот язык (вот образованная девушка, а разные домотканые историки еще говорят про тьму средневекового невежества!):
— Сопротивление стражникам оказал и дон Педро, мой возлюбленный. Я и он полюбили друг друга месяц назад, но его родня против наших отношений, потому что мой отец — мавританского происхождения, хотя и оставил магометанскую веру и перешел в католичество. Я тоже христианка. Но родственники дона Педро хотели разлучить нас и донесли в инквизицию, будто бы я ведьма. Сам Торквемада взглянул на меня и тотчас же заявил, что я должна быть предана суду. За мной выслали альгвасилов, они настигли меня за стенами Толедо, но прискакал дон Педро и вступил с ними в бой.
Он храбро бился, но их было четверо, а он один. И когда альгвасилы стали одолевать, явились смелые люди и помогли дону Педро одолеть посланцев грозного Томаса де Торквемады. — Она пригладила волосы ладонью, и только сейчас, не при свете ярчайшего испанского солнца, а в скупых отблесках от чадящего фитиля Афанасьев увидел, что она похожа на Ксению. Как будто они сестры. Хорошо, что Ксюши нет здесь, подумал Афанасьев, и ледяная рука тоскливо сжала сердце.
— Но безумие вдруг вошло в дона Педро, и он поднял клинок против своих спасителей…
— Не клинок, а эфес, разные вещи, к сведению, — возразил товарищ Ленин, потирая лысину, на которой честь честью красовалась здоровенная шишка с кровоподтеками, — вот так-то, ба…
Он чуть не сказал ей «батенька». Афанасьев сдержал истерический смешок. Инезилья продолжала:
— Не знаю, какой бес обуял дона Педро, но он тотчас же признал то, в чем тщетно наставляли его родственники: он сказал, что я ведьма, а мои спасители посланы самим адом.
«Не так уж и неверно насчет беса, — подумал Афанасьев, — Владимир Ильич-то признал свое совсем непролетарское происхождение…»
— И псы Господни взяли мой след, и вот я и мои спасители здесь, — высоким слогом, не лишенным истинной поэтичности, закончила Инезилья.
— Псы Господни? — переспросил Владимир Ильич.
— О, это известный парадокс, — сказал Женя. — Неужели вы, Владимир Ильич, такой образованный человек, не знали? Доминиканцы по-латыни — Dominicanes, а если поделить это слово надвое, то получится Domincanes — в переводе с латинского «псы Господни». Это же известный каламбур, много раз обыгрывался в литературе.