Но
Алкивиад был тем человеком, который воспламенил в них настоящую страсть к
этому и убедил их приступить к покорению острова не по частям и не
понемногу, а отплыв с сильным флотом; о» убедил народ в возможности больших
успехов, стремясь сам к еще большим. Он надеялся, что Сицилия будет не
концом, как думали остальные, а только началом того, что он задумал. Никий
удерживал народ, считая покорение Сиракуз делом нелегким. Алкивиад же,
мечтая о Карфагене и Ливии, а вслед за этим и о присоединении Италии и
Пелопоннеса, рассматривал Сицилию только как базу для войны. Он тотчас же
преисполнил надеждами молодежь, которая и от стариков наслушалась о многих
чудесных вещах, связанных с этим походом, и множество людей сидели в
палестрах и на полукруглых скамьях, рисуя карту Сицилии и расположение Ливии
и Карфагена. Однако философ Сократ и астролог Метон никогда, как говорят, не
надеялись на какую-либо пользу для Афин от этого похода. Первый, вероятно,
был посещен и предупрежден, как обычно, своим гением-покровителем. Метон же,
либо опасаясь будущего вследствие разумной предусмотрительности, либо узнав
о будущем при помощи какого-то гадания и основываясь на этом, притворился
безумным и, взяв зажженный факел, хотел поджечь свой дом. Некоторые, однако,
говорят, что Метон не выдавал себя за безумного, а сжег ночью свой дом и,
явившись на другое утро в Народное собрание, стал умолять народ по случаю
такого страшного несчастья освободить его сына от похода. Обманув сограждан,
он достиг просимого.
XVIII. НИКИЙ был избран стратегом против своей воли, стремясь избегнуть
власти, главным образом из-за нежелания иметь такого сотоварища. Ибо
афинянам казалось, что лучше можно будет вести войну, разведя крепкое вино
водой, т. е. послав не одного Алкивиада, а присоединив к его отваге
рассудительность Никия. К тому же третий стратег, Ламах, несмотря на свой
зрелый возраст, отличался не меньшей горячностью и любовью к риску во время
сражений, чем Алкивиад. Когда уже обсуждался вопрос о численности экспедиции
и ее подготовке, Никий попытался еще раз приостановить поход и задержать
выступление. Однако Алкивиад выступил против этого и поставил на своем; один
из ораторов, Демострат, внес предложение, чтобы стратеги имели
неограниченные полномочия и в приготовлениях к войне и в ее ведении. Народ
утвердил решение, и все было готово к отплытию флота, но не предвиделось
ничего хорошего еще и из-за праздника Адониса, пришедшегося как раз на эти
дни, когда женщины выставляют множество изображений, напоминающих вынос
покойников, как бы устраивают их похороны, бьют себя в грудь и поют
похоронные песни, подражая погребальным обычаям. Изуродование герм (у
большей части их в одну и ту же ночь были отбиты выдающиеся части) испугало
многих, даже из числа тех, которые обычно пренебрегают подобными приметами.
Говорили, что коринфяне, колонистами которых были сиракузяне, совершили это
для того, чтобы из-за предзнаменования произошла приостановка или перемена
решения относительно войны.
Изуродование герм (у
большей части их в одну и ту же ночь были отбиты выдающиеся части) испугало
многих, даже из числа тех, которые обычно пренебрегают подобными приметами.
Говорили, что коринфяне, колонистами которых были сиракузяне, совершили это
для того, чтобы из-за предзнаменования произошла приостановка или перемена
решения относительно войны. Но народ не верил ни этим речам, ни тем, которые
полагали, что здесь нет никакой дурной приметы, а считали виновниками
происшедшего необузданных молодых людей, переходящих, как это обыкновенно
бывает под влиянием чистого, не смешанного с водой вина от шуток к буйству.
Гнев и страх заставили их воспринимать случившееся как поступок
заговорщиков, решившихся на серьезное дело: совет и народ, собираясь часто в
течение нескольких дней для рассмотрения этого дела, начали сурово
расследовать все, что внушало подозрение.
XIX. В ЭТО ВРЕМЯ демагог Андрокл представил нескольких рабов и метэков,
которые донесли, что Алкивиад и его друзья еще и в другом случае изуродовали
статуи богов, а кроме того, в пьяном виде пародировали мистерии. Они
говорили, что некто Теодор изображал вестника, Политион — жреца-факелоносца,
а Алкивиад — иерофанта; остальные друзья также присутствовали; их посвящали
в мистерии и называли мистами. Все это было включено в жалобу Фессала, сына
Кимона, обвинявшего Алкивиада в поругании Деметры и Коры. Андро<кл, злейший
враг Алкивиада, подстрекал возмущенный и негодующий против Алкивиада народ.
Сторонники последнего сначала встревожились; однако, узнав, что матросы,
которые должны были плыть в Сицилию, как и сухопутные войска, ему преданы, и
услышав, что тысяча гоплитов из аргивян и мантинейцев говорят открыто, что
они отправляются в далекий поход за море только из-за Алкивиада и в случае
какой-либо несправедливости по отношению к нему тотчас повернут назад, они
ободрились и в назначенный день явились, чтобы выступить с защитой; это
вызвало беспокойство их врагов, которые опасались, чтобы народ не стал более
снисходительным к Алкивиаду, нуждаясь в нем. Чтобы воспрепятствовать этому,
враги Алкивиада пустились на хитрость; некоторые из ораторов, не считавшиеся
врагами Алкивиада, но ненавидевшие его не меньше, чем открытые противники,
выступили перед народом, говоря: «Нелепо было бы, чтобы человек, выбранный
полновластным стратегом таких крупных сил, теперь, когда войско и союзники
уже готовы к выступлению, терял драгоценное время, ожидая, пока окончится
жеребьевка судей и судебная процедура, отмеряемая водяными часами. Итак,
пусть он теперь отплывает в добрый час, а после окончания войны явится сюда,
чтобы защищаться согласно тем же законам». От Алкивиада не скрылся коварный
характер этой отсрочки; он выступил и сказал народу, что было бы
возмутительным посылать его во главе таких больших сил с тяготеющим на нем
недоказанным обвинением. Если он не сможет защититься, его следует казнить,
если же он оправдается, то сможет выступить против врагов, не опасаясь
доносчиков.
XX.