Вокруг Марция кипел ожесточенный
бой. В короткое время обе стороны понесли большие потери. Римляне, однако,
продолжали идти вперед, теснили неприятеля, наконец, разбили его и при
преследовании просили Марция, обессилевшего от утомления и ран, удалиться в
лагерь. Он заметил им, что победители не должны знать усталости, и погнался
за беглецами. Остальное войско неприятелей также потерпело поражение. Много
было убитых и много взятых в плен.
X. КОГДА на следующий день пришел Ларций, консул, в виду собравшегося
вместе войска, взошел на возвышение и, воздав богам должную благодарность за
блестящую победу, обратился к Марцию. Прежде всего он горячо похвалил его, —
некоторые из его подвигов он видал лично, о других слышал от Ларция — затем
приказал ему выбрать себе десятую часть из массы ценных вещей, лошадей и
пленных, прежде общего дележа всего этого. Кроме того, он подарил ему в
награду коня в полной сбруе. Римляне с восторгом приняли его слова. Тогда
Марций выступил вперед и сказал, что принимает коня и рад слышать похвалы со
стороны консула, но, считая остальное платой, а не наградой, отказывается от
него и будет доволен частью, одинаковою с другими. «Одной милости хочу я от
тебя и настоятельно прошу о ней, — продолжал Марций, обращаясь к консулу, —
у меня есть среди вольсков знакомый и друг, человек добрый и честный. Теперь
он в плену и из счастливого богача сделался рабом. Над его головой собралось
много горя, надо избавить его по крайней мере хоть от одного — продажи».
Слова Марция были встречены еще с более громкими криками одобрения.
Большинство удивлялось скорее его бескорыстию, нежели храбрости в сражении.
Даже завидовавшие его блестящей награде и желавшие выступить его соперниками
и те согласились тогда, что он заслуживает большой награды за то, что
отказался взять большое, и более удивлялись его нравственным качествам,
заставившим его отказаться от огромной суммы, нежели тому, чем он заслужил
это. Действительно, больше чести — разумно пользоваться богатством, нежели
уметь владеть оружием, хотя умение пользоваться богатством ниже отказа от
него.
XI. КОГДА толпа перестала кричать и шуметь, потребовал слова Коминий.
«Братья по оружию, — сказал он, — вам нельзя заставить человека принять
награду, если он не принимает ее и не желает принять. Дадим же ему награду,
от принятия которой он не может отказаться, — пусть он называется
Кориоланом, если только раньше нас его подвиг не дал ему этого прозвища». С
тех пор Марций стал называться третьим именем — Кориолана. Из этого
совершенно ясно, что личное его имя было Гай, второе родовое, — Марций.
Третье имя получали не сразу, и оно должно было напоминать подвиг, счастье,
наружность или же нравственные качества. Так, греки давали в память
каких-либо подвигов прозвища Сотера или Каллиника, за наружность — Фискона
или Грипа, нравственные качества — Эвергета или Филадельфа, счастье —
Эвдемона, прозвище, которое носил Батт II.
Некоторые из царей получали
прозвища даже в насмешку — Антигон Досон и Птолемей Латир. Еще чаще
встречались подобного рода прозвища у римлян. Один из Метеллов был назван
Диадематом за то, что раненый долго ходил с повязкой на голове, другой —
Целером за то, что успел всего через несколько дней после смерти отца дать в
честь умершего гладиаторские игры, удивив тою быстротою и поспешностью, с
какою умел устроить их. Некоторым римлянам до сих пор еще дают прозвища,
смотря по тому, когда они родились, — сыну, родившемуся во время отъезда
отца, — Прокла, после смерти его — Постума. Одного из близнецов, пережившего
брата, зовут Вописком. Равным образом даются прозвища и по телесным
недостаткам и притом не только такие, как Сулла, H игр или Руф, но и Цек или
Клодий. Римляне поступают прекрасно, приучая не стыдиться и насмехаться над
слепотою или другим телесным недостатком, но видеть в них не более как
отличительные признаки. Впрочем, этим вопросом занимаются другого рода
сочинения.
XII. КОГДА война кончилась, народные вожаки снова стали возбуждать
волнения. Они не имели для этого нового повода или справедливого основания —
они только взваливали на патрициев те несчастия, которые являлись
необходимым следствием их прежних раздоров и волнений. Почти все поля
оставались незасеянными и неубранными, между тем война не позволяла
запастись хлебом из-за границы. Нужда в хлебе была очень велика, поэтому
вожаки, видя, что его нет, а если бы он и был, — народу не на что купить
его, стали распускать клевету относительно богатых, будто они устроили этот
голод по своей ненависти к народу.
В это время приехали послы из Велитр, которые желали присоединить свой
город к римским владениям и просили дать им колонистов: чума, бывшая у них,
действовала так опустошительно, сгубила столько народу, что от всего
населения осталась едва десятая часть. Умные люди думали, что просьба
велитрцев и их желание как нельзя более кстати, — вследствие недостатка в
хлебе республика нуждалась в своего рода облегчении — вместе с тем они
надеялись на прекращение несогласий, если город освободится от крайне
беспокойной, нарушавшей вместе со своими вожаками порядок толпы, как от
чего-то вредного, опасного. Консулы вносили в список имена таких лиц и
намерены были отправить их в качестве колонистов, других назначали в ряды
войска, которое должно было идти в поход против вольсков, — желая прекратить
волнения внутри государства в надежде, что, служа в одном войске и находясь
в одном лагере, бедняки и богачи, плебеи и патриции не будут с прежней
ненавистью относиться друг к другу, станут жить в большем согласии.
XIII. ОДНАКО народные вожаки Сициний и Брут восстали против их плана.
Они кричали, что консулы хотят назвать красивым именем «переселения» в
высшей степени бессердечный поступок; что они толкают бедняков как бы в
пропасть, высылая их в город, где свирепствует чума и грудами валяются
непогребенные трупы, — чтобы они жили там, подвергаясь мщению чужого
божества; что им мало того, что одних из граждан они морят голодом, других
посылают на жертву чуме, — они начинают еще по собственному желанию войну;
пусть граждане испытают все бедствия за то, что не хотели идти в кабалу к
богачам!.