«Тогда, — продолжал он, — народ не скажет, что его отблагодарили за
походы, в которых он отказался принимать участие, за возмущения, когда он
предавал свое отечество, за клевету по отношению к сенаторам, — он подумает,
что мы уступаем ему из страха, делаем ему снисхождение, поблажки, из желания
заискивать у него. Он не перестанет быть непокорным, не будет жить в
согласии, спокойно. Поступать так совершенно глупо, напротив, если у нас
есть ум, мы должны упразднить должность трибунов, которая грозит
уничтожением консульству, поселяет раздоры в республике, которая не
составляет уже одного целого, как прежде, но разделена на части, что не
позволяет нам ни соединиться, ни думать одинаково, ни вылечиться от нашей
болезни, от нашей взаимной вражды».
XVII. ДЛИННАЯ речь Марция сообщила такое же сильное воодушевление и
молодым сенаторам, и почти всем богачам. Они кричали, что единственный
человек в республике, непобедимый и чуждый лести, — он. Некоторые из
стариков сенаторов возражали ему, боясь последствий. Действительно, ничего
хорошего из этого не вышло. Присутствовавшие в заседании трибуны, видя, что
мнение Марция одерживает верх, с криком выбежали к народу и стали просить
чернь собраться и помочь им. Состоялось шумное Народное собрание. Трибуны
передали ему содержание речи Марция. Раздраженный народ едва не ворвался в
заседание сената. Но трибуны обвиняли одного Марция и отправили за ним
служителей, чтобы он мог оправдаться; но он, выйдя из себя, прогнал их.
Тогда трибуны явились вместе с эдилами, чтобы взять его силой. Они уже
схватили его; но патриции окружили его и выгнали трибунов, а эдилов даже
избили.
Наступивший вечер положил конец беспорядкам. Ранним утром началось
страшное возбуждение среди народа. Видя, что он стекается отовсюду, консулы,
в страхе за судьбу города, созвали заседание сената и предложили ему решить,
какими благожелательными речами и мягкими постановлениями можно водворить
тишину и спокойствие среди народных масс. Они говорили, что в настоящую
минуту не время проявлять свое честолюбие или спорить о почестях, — дела
находятся в опасном, обострившемся положении; необходима власть умная и
снисходительная. Большинство согласилось с ними. Тогда консулы явились в
Народное собрание и обратились к народу с речью, — какая всего более была
необходима. Они старались успокоить его, вежливо отвергали возводимую на них
клевету, не выходя из границ умеренности, советовали ему исправиться,
порицали его поведение и уверяли, что относительно цены при продаже хлеба
сенат будет действовать вместе с народом.
XVIII. НАРОД, за немногими исключениями, соглашался с ними. Порядок и
тишина, с какою он держал себя, доказывали ясно, что он слушает их, разделяя
их мнение, и успокаивается. Но тут вмешались в дело трибуны. Они объявили,
что народ будет слушаться умных решений сената во всем, что может быть
полезно, но требовали Марция для оправдания в его действиях: разве он
возбуждал сенаторов и отказался явиться по приглашению трибунов не для того,
чтобы произвести в государстве смуты и уничтожить демократию? Обрушив удары
и брань на эдилов, он желал возжечь, насколько это от него зависело,
междоусобную войну, заставить граждан взяться за оружие.
Большинство согласилось с ними. Тогда консулы явились в
Народное собрание и обратились к народу с речью, — какая всего более была
необходима. Они старались успокоить его, вежливо отвергали возводимую на них
клевету, не выходя из границ умеренности, советовали ему исправиться,
порицали его поведение и уверяли, что относительно цены при продаже хлеба
сенат будет действовать вместе с народом.
XVIII. НАРОД, за немногими исключениями, соглашался с ними. Порядок и
тишина, с какою он держал себя, доказывали ясно, что он слушает их, разделяя
их мнение, и успокаивается. Но тут вмешались в дело трибуны. Они объявили,
что народ будет слушаться умных решений сената во всем, что может быть
полезно, но требовали Марция для оправдания в его действиях: разве он
возбуждал сенаторов и отказался явиться по приглашению трибунов не для того,
чтобы произвести в государстве смуты и уничтожить демократию? Обрушив удары
и брань на эдилов, он желал возжечь, насколько это от него зависело,
междоусобную войну, заставить граждан взяться за оружие… Их речь имела
целью унизить Марция, если бы он начал, в противоположность своему гордому
характеру, льстить народу, или же, когда бы остался верен своему характеру,
вооружить против него народ до последней степени, — на что они всего более
рассчитывали, прекрасно изучив его.
Обвиняемый явился как бы для оправдания. Народ умолк; воцарилась
тишина. Ожидали, что Марций станет молить о прощении, он же начал говорить,
не только ничем не стесняясь, но и обвинял народ более, чем то позволяла
откровенность, и своим голосом и наружностью показывал мужество, граничившее
с презрением и пренебрежением. Народ пришел в бешенство, явно выказывал свое
неудовольствие и раздражение вследствие его речей. Самый дерзкий из
трибунов, Сициний, посоветовавшись немного с товарищами по должности, громко
объявил затем, что трибуны произносят Марцию смертный приговор, и приказал
эдилам вести его на вершину Тарпейской скалы и оттуда немедленно сбросить в
пропасть. Эдилы схватили его; но даже народу поступок трибунов показался
чем-то ужасным и наглым, что же касается патрициев, они, в исступлении и
ярости, кинулись на крик Марция о помощи. Одни толкали тех, кто хотел взять
его, и окружили его, другие протягивали с мольбой руки к народу. Речи и
отдельные слова пропадали в таком страшном беспорядке и шуме. Наконец,
друзья и родственники трибунов, убедившись, что Марция можно отнять и
наказать, только убив множество патрициев, посоветовали трибунам отменить
необыкновенное наказание для подсудимого, смягчить его, не убивать его
насильно, без суда, но подвергнуть суду народа. После этого поднялся Сициний
и спросил патрициев, почему они отнимают Марция у желающего наказать его
народа. В свою очередь, последние спрашивали их: «Для чего и почему вы
желаете без суда наказать самым жестоким и беззаконным образом одного из
первых людей в Риме?» — «Не считайте это предлогом для вашего несогласия и
вражды с народом: он исполнит ваше требование, обвиняемый будет судим, —
отвечал Сициний.