Дочь светлоокая Зевса, Афина, вселила желанье,
или:
Боги мой гнев укротили, представивши сердцу, какая
Будет в народе молва.
Относительно серьезных и невероятных поступков
он выражается в своих поэмах, про кого-либо, что ему
Дочь светлоокая Зевса, Афина, вселила желанье,
или:
Боги мой гнев укротили, представивши сердцу, какая
Будет в народе молва…
наконец:
Было ли в нем подозренье, иль демон его надоумил.
Многие не обращают внимания на такого рода выражения — по их мнению,
поэт желал невозможными вещами и невероятными вымыслами отрицать разумное
проявление свободной воли в человеке. Но Гомер хотел сказать не это: все
вероятное, обыкновенное, не идущее вразрез с требованиями рассудка, он
считает действием нашей свободной воли, что видно из многих мест:
Тут подошел я к нему с дерзновенным намерением сердца, —
затем:
Рек он, — и горько Пелиду то стало: могучее сердце
В персях героя власатых меж двух волновалося мыслей… —
далее:
…но к ищущей был непреклонен
Чувств благородных исполненный
Беллерофонт непорочный.
Напротив, там, где речь идет о невероятном и опасном деле, где
требуется вдохновение или воодушевление, он представляет божество не
уничтожающим, но возбуждающим в нас проявление свободной воли, не внушающим
нам желания совершить какойлибо поступок, а только рисующим в нашем
воображении картины, заставляющие нас решиться на него. Ими оно не
заставляет нас делать чего-либо по принуждению, оно дает лишь толчок
свободной воле, вливая при этом в нас мужество и надежду. Действительно,
если у богов отнять долю всякого влияния, всякого участия в наших делах, в
чем же другом выражалась бы их помощь и содействие людям? — Они не
переменяют строения нашего тела, не дают известного направления нашим рукам
или ногам, как то следовало бы, — они только возбуждают действенное начало
нашей души, выражающееся в свободной воле, известного рода ощущениями,
представлениями или мыслями, или же, с другой стороны, удерживают ее, мешают
ей.
XXXIII. В РИМЕ в то время все храмы были полны молящимися женщинами.
Большинство их, принадлежавших к высшей аристократии, молились у алтаря
Юпитера Капитолийского. В числе их была и Валерия, сестра знаменитого
Попликолы, оказавшего Риму много важных услуг во время войны и во время
мира.
Из жизнеописания Попликолы видно, что он умер раньше. Валерия
пользовалась в столице известностью и уважением — своим поведением она
поддерживала славу своего рода. Внезапно ею овладело то настроение, о
котором я говорил раньше. В ее душу запала счастливая мысль, внушенная ей
свыше. Она встала сама, заставила встать и всех остальных женщин и
отправилась с ними в дом матери Марция, Волумнии. Когда она вошла, она
увидела, что его мать сидит с невесткой и держит на руках детей Марция.
Валерия велела женщинам стать вкруг нее и сказала: «Мы пришли к вам,
Волумния и Вергилия, как женщины к женщинам, не по решению сената, не по
приказанию магистратов. Вероятно, сам бог услышал наши молитвы и внушил нам
мысль отправиться сюда к вам и просить у вас исполнить то, что может спасти
нас самих и остальных граждан, вам же, в случае вашего согласия, даст славу
громче той, которую приобрели себе дочери сабинцев, уговорив своих отцов и
мужей кончить войну и заключить между собою мир и дружбу. Пойдемте вместе с
просительной ветвью к Мардию и скажемте в защиту отечества, как
справедливый, беспристрастный свидетель, что он сделал ему много зла, но оно
не выместило на вас своего гнева, не сделало и не желало сделать вам ничего
дурного, нет, оно возвращает вас ему, если даже ему самому нельзя ждать от
него пощады ни в чем». Когда Валерия кончила, она громко зарыдала вместе с
другими женщинами. «И мы, мои милые, одинаково делим общую скорбь, —
отвечала Волумния, — во, кроме того, у нас есть личное горе: славы и чести
Марция не существует больше, когда мы видим, что, надеясь найти в оружии
врагов спасение, он нашел себе скорей плен. Но самое страшное из наших
несчастий состоит в том, что родина наша, в самом полном бессилии, возлагает
свои надежды на спасение на нас. Не знаю, обратит ли он внимание на наши
слова, если уж не сделал ничего ради отечества, которое в его глазах стояло
всегда выше матери, жены и детей. Мы готовы помочь вам, берите нас и ведите
к нему. Если мы не можем сделать ничего другого, мы станем молить его о
пощаде отечества до последнего издыхания».
XXXIV. ЗАТЕМ Вергилия взяла на руки своих детей и в сопровождении
остальных женщин отправилась в Вольский лагерь. Их внешность, говорившая об
их несчастии, возбудила чувство уважения к ним даже со стороны неприятелей.
Никто не говорил ни слова.
Марций в это время сидел на возвышении, окруженный начальниками войска.
Заметив приближавшихся женщин, он был удивлен. Он узнал свою мать, шедшую во
главе других, и решил оставаться непреклонным, не изменять себе; но в нем
заговорило чувство. В смущении от представившейся глазам его картины, он не
мог усидеть на месте при их приближении. Он вскочил и более быстрою
походкой, чем обыкновенно, направился к ним навстречу. Первою он поцеловал
мать и долго держал ее в своих объятиях, затем жену и детей.