К общей вражде римлян с вольсками
присоединилась личная. Несмотря на это, Марций видел в Тулле некоторого рода
благородство и знал, что никто из вольсков не пожелает так горячо зла
римлянам, как он, при первом представившемся случае. Марций подтвердил
справедливость мнения, что «бороться с гневом трудно: за страсть он жизнью
платит». Он надел одежду и принял внешность, под которой его могли всего
менее узнать, если бы даже увидали, и как Одиссей вошел в «народа
враждебного город».
XXIII. БЫЛ вечер. Ему встречались многие; но никто его не узнал. Он
направился к дому Тулла и, войдя, сел немедленно у очага, с покрытою
головой, не говоря ни слова. Бывшие в доме смотрели на него с удивлением, но
заставить его встать не смели, — в его наружности, как и в молчании, было
что-то величественное. Об этом странном случае рассказали Туллу, который в
то время ужинал. Тот встал, подошел к незнакомцу и спросил, кто он, откуда
пришел и что ему надо? Тогда Марций открыл голову и, немного помолчав,
сказал: «Если ты не узнаешь меня, Тулл, и, видя меня перед собою, не веришь
своим глазам, — мне приходится самому быть своим обвинителем. Я — Гай
Марций, сделавший вольскам много вреда и носящий прозвище Кориолана,
прозвище, от которого мне нельзя отрекаться. За свои многочисленные труды и
опасности я не приобрел ничего, кроме имени, говорящего о моей вражде к вам.
Оно осталось у меня не отнятым, все же остальное я потерял, вследствие
зависти и наглости народа и бесхарактерности и измены магистратов, званием
равных мне. Я изгнан и, как умоляющий о защите, прибегаю к твоему домашнему
алтарю, не потому, чтобы заботился о своей личной безопасности или спасении,
— зачем мне было приходить сюда, раз я боюсь смерти? — нет, я хочу отметить
изгнавшим меня и уже отметил им тем, что делаю тебя господином моей жизни.
Если ты не боишься напасть на неприятеля, извлеки, благородный друг, пользу
из моего несчастия, сделай мое горе благом для всех вольсков. Я настолько
успешнее буду вести войну за вас, чем против вас, насколько удачнее воюют
те, кто знает положение неприятелей, в сравнении с теми, кто его не знает.
Но, если ты не принимаешь моего совета, я не желаю жить, да и тебе не
следует спасать прежнего своего недруга и врага, теперь — бесполезного,
ненужного тебе человека». Когда Тулл услышал его предложение, он чрезвычайно
обрадовался, подал ему руку и сказал: «Встань, Марций, и мужайся — великое
счастье для нас, что ты перешел на нашу сторону. Но подожди, ты увидишь со
стороны вольсков еще большее». Затем он радушно угостил Марция. В следующие
дни они советовались между собою относительно похода.
XXIV. В ЭТО ВРЕМЯ Рим волновался, вследствие враждебного отношения
патрициев к народу, главным образом благодаря приговору над Марцием.
Гадатели, жрецы и частные лица рассказывали о многих предзнаменованиях,
заслуживавших внимания.
Одно из них, говорят, было следующего рода. Тит
Латиний, не занимавший особенно блестящего положения, все же мирный, честный
и вовсе не суеверный и еще менее — тщеславный человек, видел во сне, что ему
явился Юпитер и велел сказать сенаторам, что впереди процессии в его,
Юпитера, честь послали дрянного, крайне неприличного плясуна. Тит, по его
словам, не обратил сначала на это никакого внимания. Сон повторился во
второй и третий раз; но он отнесся к нему так же небрежно. Тогда он лишился
своего прекрасного сына, а сам почувствовал, что члены его тела внезапно так
ослабли, что он не мог владеть ими. Он объявил об этом в сенате, куда его
принесли на носилках. Говорят, когда он кончил свой рассказ, он тотчас
почувствовал, что силы его возвращаются, встал и пошел сам собою. Удивленные
сенаторы приказали произвести тщательное следствие по этому поводу. Случай
состоял в следующем. Кто-то отдал своего раба другим рабам, с приказаньем
гнать его, бичуя, по форуму и затем убить. Исполняя его приказание, они
стали бить его. От боли он начал извиваться и делал, в мучениях, разного
рода неприличные движения. Случайно сзади двигалась религиозная процессия.
Многие из участников были недовольны, видя эту тягостную сцену; но никто не
перешел от слов к делу, — все ограничивались бранью и проклятиями лицу,
приказавшему наказать другого так жестоко. Дело в том, что тогда с рабами
обращались крайне мягко, — сами хозяева работали и жили вместе с рабами,
поэтому поступали с ними не так строго, снисходительнее. Большим наказанием
для провинившегося раба считалось одно то, если его заставляли надеть на шею
деревянную рогатку, которой подпирают дышло телеги, и ходить с ней по
соседям, — к тому, кто на глазах других нес подобного рода наказание, никто
уже не имел доверия. Его звали «ф_у_рцифер» — «фурка» по-латыни значит
«подпорка» или «вилы».
XXV. КОГДА Латиний рассказал о виденном им сне, сенаторы не могли
понять, кто это был «неприличный и дрянной плясун», шедший в то время
впереди процессии. Но некоторые вспомнили о наказании раба, вследствие его
странности, раба, которого прогнали, бичуя, через форум и затем умертвили. С
их мнением согласились и жрецы, вследствие чего хозяин раба был наказан, а
торжественная процессия и игры в честь божества повторены.
Нума, отличавшийся своими мудрыми распоряжениями религиозного характера
вообще, дал, между прочим, следующее приказание, заслуживающее полной
похвалы и располагающее других к внимательности. Когда магистраты или жрецы
совершают какой-либо обряд, глашатай идет впереди и кричит громким голосом:
«Хок аге!», т. е. «Это делай!», приказывая обращать внимание на религиозный
обряд, не прерывать его каким-либо посторонним делом иль занятием, — люди
делают почти всякую работу в большинстве случаев по необходимости, нехотя.
Римляне повторяют обыкновенно жертвоприношения, торжественные процессии и
игры не только вследствие такой важной причины, как та, о которой говорено
выше, но и из-за незначительной.