Возможно также, что статуи издают звуки,
похожие на стон или плач, когда внутри их произойдет быстрый разрыв или
разделение частиц; но чтобы бездушный предмет говорил вполне ясно, точно и
чисто членораздельным языком, это совершенно невозможно, поскольку душа и
бог, если не имеют тела, снабженного органом речи, не могут издавать громкие
звуки и говорить. Однако раз история заставляет нас верить этому, приводя в
доказательство много заслуживающих вероятия примеров, то следует думать, что
в вере во внешние явления участвует наше внутреннее чувство, основанное на
способности души рисовать различного рода представления; так во сне мы
слышим, не слыша, и видим, не видя в действительности. Но люди, проникнутые
глубокою любовью и расположением к божеству, люди, которые не могут
отвергать или не верить во что-либо подобное, основывают свою веру на
невероятном, несравненно большем, чем наше, могуществе божества. Между ним и
человеком нет ничего общего — ни в природе, ни в действиях, ни в искусстве
или силе, и, если оно делает что-либо, чего не сделать нам, исполняет то,
чего не исполнить нам, в этом нет ничего невероятного: отличаясь от нас во
всем, оно главным образом отличается от нас, не имеет сходства с нами в
своих деяниях. Во многом, что имеет отношение к божеству, причиной нашего
невежества, говорит Гераклит, служит наше неверие.
XXXIX. ПОСЛЕ возвращения Марция с войсками в Антий Тулл, давно
ненавидевший его и не терпевший его из чувства зависти, стал немедленно
искать случая убить его — он думал, что, если его не убить теперь, ему
нельзя будет захватить его в свои руки вторично. Собрав вокруг себя многих и
вооружив их против него, он объявил, что Марций должен сложить с себя звание
полководца и дать вольскам отчет. Марций боялся, однако, сделаться частным
человеком, пока Тулл будет носить звание вождя и пользоваться огромным
влиянием среди сограждан, поэтому заявил вольскам о своей готовности сложить
с себя команду по общему требованию этого, так как он принял ее с их общего
согласия, и сказал, что не отказывается дать антийцам подробный отчет теперь
же, если ктолибо из них требует его. В Народном собрании вожаки по заранее
обдуманному плану стали возбуждать народ против Марция. Он поднялся с места,
и страшно шумевшая толпа стихла из уважения к нему и позволила ему свободно
сказать слово. Лучшие из граждан Антия, всего более радовавшиеся заключению
мира, явно выказывали намерение доброжелательно слушать его и беспристрастно
судить о нем. Тулл боялся защиты Марция, замечательного оратора; кроме того,
прежние его заслуги превышали его последнюю вину; мало того, все обвинение,
возведенное на него, говорило лишь о благодарности за его подвиг: вольски не
могли бы жаловаться, что не покорили Рима, если бы они не были близки
покорить его благодаря Марцию. Заговорщики решили, что не следует медлить и
склонять народ на их сторону. Самые дерзкие из них стали кричать, что
вольски не должны слушать и терпеть в своей среде изменника, стремящегося к
тирании и не желающего сложить с себя звания полководца.
Толпа их напала на
него и убила, причем никто из окружающих не защитил его. Что это произошло
против желания большинства, видно из того, что тотчас же стали сбегаться
граждане различных городов — взглянуть на труп. Они торжественно предали его
земле и украсили могилу его, как героя и полководца, оружием и предметами
добычи, взятой у неприятеля. Римляне при известии о его смерти не оказали
ему никаких почестей, но и не сердились на него. По желанию женщин им
позволено было носить по нему траур в продолжение десяти месяцев, как это
делала каждая из них по своему отцу, сыну или брату. Срок этого самого
глубокого траура установлен Нумой Помпилием, о чем мы имели случай говорить
в его жизнеописании.
Вскоре положение дел у вольсков заставило их пожалеть о Марции. Сперва
они поссорились со своими союзниками и друзьями, эквами, из-за начальства
над войсками. Ссора перешла в кровопролитное сражение. Затем римляне разбили
их в битве, где пал Тулл и погибла почти вся лучшая часть войска. Вольски
должны были принять в высшей степени позорный мир, признать себя данниками
римлян и исполнять их приказания.
[СОПОСТАВЛЕНИЕ]
XL (I). РАССКАЗАВ о тех делах Алкивиада и Кориолана, которые, по нашему
мнению, заслуживали быть упомянутыми, стоили внимания, мы видим, что
относительно военных подвигов ни один из них не имел перевеса над другим.
Оба они выказали много раз чудеса смелости и храбрости на полях сражений,
много раз — искусство и предусмотрительность во время командования войсками.
Алкивиада можно считать более талантливым полководцем потому разве, что он
остался победителем, во многих сражениях на суше и на море разбив
неприятелей. Общее между ними то, что своим присутствием и начальством они
всегда и очевидно для всех поправляли дела своего отечества, как, с другой
стороны, еще очевиднее становился вред от них, когда они переходили к
неприятелям. В отношении государственных дел умные люди сторонились от
Алкивиада за его не знавшее меры нахальство, грубость и пошлую лесть,
которою он желал понравиться народу; римляне, напротив, ненавидели Марция за
его крайнюю суровость, высокомерие и деспотизм. В этом отношении ни один из
них не заслуживает похвалы. Вое же льстящие народу, заискивающие у него не
стоят такого упрека, как те, кто оскорбляет народ, чтобы не прослыть его
льстецом. Подло льстить народу для приобретения себе влияния, но и подло и
бесчестно приобретать себе влияние, делаясь грозой для народа, чтобы давить
и угнетать его.
XLI(II). ЧТО МАРЦИЙ был прост и прям, Алкивиад как государственный
человек лжив и неискренен, в этом не может быть никаких сомнений. Более
всего его обвиняют в том, что он коварно устроил ловушку и обманул, как
рассказывает историк Фукидид, спартанских послов и этим нарушил мир.