Они кричали, что консулы хотят назвать красивым именем «переселения» в
высшей степени бессердечный поступок; что они толкают бедняков как бы в
пропасть, высылая их в город, где свирепствует чума и грудами валяются
непогребенные трупы, — чтобы они жили там, подвергаясь мщению чужого
божества; что им мало того, что одних из граждан они морят голодом, других
посылают на жертву чуме, — они начинают еще по собственному желанию войну;
пусть граждане испытают все бедствия за то, что не хотели идти в кабалу к
богачам!.. Под впечатлением их слов народ отказывался идти в солдаты, когда
консулы объявили набор, и не хотел и слышать о переселении.
Сенат не знал, что делать, Марций, в то время уже высокомерный,
уверенный в себе, уважаемый самыми влиятельными из граждан, был самым ярым
противником черни. Те, кому выпал жребий идти в качестве колонистов, все же
были отправлены под страхом строгого наказания, зато другие решительно
отказались идти в поход. Тогда Марций взял с собою своих клиентов и из
других граждан — тех, кого ему удалось склонить на свою сторону, и сделал
набег на владения антийцев. Он захватил массу хлеба, взял огромную добычу из
скота и людей, но себе не оставил ничего и вернулся в Рим, причем его
солдаты и везли, и несли множество различного рода вещей, вследствие чего
другие раскаивались и завидовали разбогатевшим солдатам, но были озлоблены
против Марция и недовольны тем, что он пользовался известностью и влиянием,
возраставшими, по мнению недовольных, во вред народу.
XIV. ВСКОРЕ Марций выступил кандидатом на консульскую должность.
Большинство было на его стороне. Народ стыдился оскорбить человека,
выдававшегося среди других своих происхождением и храбростью, обидеть его,
когда он оказал государству стольких важных услуг. В то время не было в
обычае, чтобы кандидаты на консульскую должность просили содействия граждан,
брали их за руку, расхаживая по форуму в одной тоге, без туники для того,
быть может, чтобы своею скромною внешностью расположить в пользу исполнения
их просьбы, или же для того, чтобы показать свои шрамы как знак своей
храбрости, — у кого они были. Римляне желали, чтобы просители ходили без
пояса и туники не потому, конечно, что подозревали их в раздаче денег для
подкупа избирателей, — подобного рода купля и продажа появились позже,
спустя долгое время; тогда только деньги стали играть роль при голосовании в
Народном собрании. Отсюда взяточничество перешло в суды и войско и привело
государство к единовластию: деньги поработили оружие. Совершенно справедливо
сказал кто-то, что первым отнял у народа свободу человек, выставивший народу
угощение и раздавший подарки. Вероятно, в Риме зло это распространялось
тайно, постепенно, и обнаружилось не сразу. Кто подал пример подкупа народа
или судей в Риме, я не знаю, но в Афинах первым подкупил судей, говорят, сын
Антемиона, Анит, преданный суду по обвинению в государственной измене, из-за
Пилоса уже под конец Пелопоннесской войны, когда на римском форуме был еще
золотой век нравственности.
XV. НО МАРЦИЙ мог, конечно, показать свои многочисленные раны,
полученные им во многих сражениях, где он выказал себя с лучшей стороны,
участвуя в походах в продолжение семнадцати лет сряду, и граждане, из
уважения к его храбрости, дали друг другу слово избрать его консулом. В
назначенный для голосования день Марций торжественно явился на форум в
сопровождении сенаторов. Все окружавшие его патриции ясно показывали, что ни
один кандидат не был так приятен им, как он. Но это-то и лишило Марция
расположения народа, которое сменили ненависть и зависть. К ним
присоединилось еще новое чувство — страха, что ярый сторонник аристократии,
глубоко уважаемый патрициями, сделавшись консулом, может совершенно лишить
народ его свободы. На этом основании Марций потерпел при выборах неудачу.
Избрали других кандидатов. Сенат был недоволен; он считал себя
оскорбленным больше, нежели Марций. Не менее раздражен был и последний. Он
не мог спокойно отнестись к случившемуся. Он дал полную волю своему гневу
из-за своего оскорбленного самолюбия, так как видел в этом признак величия и
благородства. Твердость и приветливость, главные качества государственного
человека, не были привиты ему образованием и воспитанием. Он не знал, что
человек, желающий выступить в качестве государственного деятеля, должен
всего более избегать самомнения, «неразлучного спутника уединенья», как
называет его Платон, — ему придется иметь дело с людьми, и он должен быть
терпеливым, хотя некоторые и смеются жестоко над таким характером. Но Марций
никогда не изменял своему прямолинейному, упрямому характеру: одолеть,
разбить окончательно всех — он не ведал, что это свидетельство не храбрости,
а немощи, ибо ярость, подобно опухоли, порождает больная, страдающая часть
души. Полный смущения и ненависти к народу, он удалился из Народного
собрания. Молодые патриции, вся гордая аристократия, всегда горячо державшая
его сторону, и в то время не покинула его, осталась с ним и, к вреду для
него, еще более возбуждала его гнев, деля с ним скорбь и горе. В походах он
был их вождем и добрым наставником; в военном деле — умел возбуждать в них
соревнование в славе, без зависти друг к другу.
XVI. В ЭТО ВРЕМЯ в Рим привезли хлеб; много его куплено было в Италии,
но не меньше прислано в подарок сиракузским тираном Гелоном. Большинство
граждан льстило себя надеждой, что вместе с привозом хлеба прекратятся и
внутренние несогласия в республике. Сенат немедленно собрался для заседания.
Народ окружил здание сената и ждал конца заседания, рассчитывая, что хлеб
будет продаваться по дешевой цене, полученный же в подарок — раздадут даром.
Так думали некоторые и из сенаторов. Тогда поднялся со своего места Марций.
Он произнес громовую речь против тех, кто хотел сделать что-либо в угоду
народу, — он называл их своекорыстными предателями аристократии; говорил,
что они сами вырастили посеянные ими в народе дурные семена наглости и
дерзости, между тем как благоразумие требовало уничтожить их в самом начале,
не позволять народу иметь в руках такую сильную власть; что он страшен по
одному уже тому, что исполняются все его требования; что он не делает ничего
против своей воли, не слушается консулов, но говорит, что у него есть свои
начальники — вожди безначалия! Он говорил, что, если сенат решит в заседании
раздать и разделить хлеб, как это бывает в греческих государствах, с их
крайней демократией, он этим будет потакать непокорному народу к общей
гибели.