каменных выступов на маленькой земляной площадке, а совсем в другом месте, и не сидели, а просто находились, потому что сидеть там было не на
чем. Собственно, и не они — Мити уже не было, а был только тот, на кого он смотрел.
Это была фигура в чем-то вроде длинного сияющего плаща — а может быть, так выглядели сложенные светящиеся крылья. Ее лицо и руки были
чистым светом, но на них можно было смотреть так же, как на любые другие руки или лицо. Он знал все про эту фигуру — точнее, она знала все про
него, но это было одно и то же, потому что это и был он сам. Но не тот, каким он себя знал.
То, что было перед ним, на самом деле не имело ни тела, ни какой-либо определенной формы. Но чтобы можно было смотреть на это, надо было
придать ему какую-нибудь форму, что, как Митя понял, он и сделал совершенно автоматически. Ясно было только одно — все лучшее, настоящее, что он
считал главным в себе и всю жизнь охранял от других и даже от самого себя, было просто кривым и тусклым отражением того, что находилось сейчас
перед ним.
Все лучшее в его жизни было просто каплями свободы и счастья, которые медленно, по одной, просачивались к нему из неизвестного
резервуара, из мира, где ничего, кроме свободы и счастья, не было. А сейчас дверь в этот мир широко распахнулась.
И Митя понял, что он всегда был просто искаженным и неполным отражением этого существа, его слабой и бессильной тенью.
И одновременно он понял, что всегда и был этим существом, а то, что он считал собой раньше, было просто солнечным зайчиком, лучом света,
который упал на какую-то поверхность и образовал множество разноцветных пятен, так притянувших к себе его внимание, что то ли он стал думать,
что он и есть эти разноцветные движущиеся пятна, то ли пятна стали думать, что они — это он.
Как будто он был изображением на экране, а сейчас изображение вдруг повернулось, посмотрело в ту точку, откуда падал свет, и увидело, что
оно и есть эта точка и этот свет. Но что тогда было изображением? Митя посмотрел на него и увидел, что это тоже он.
У Мити мелькнула мысль, что все дело в экране, но когда он посмотрел на него, он увидел, что это тоже он сам, после чего стало совершенно
непонятно, как это он смог упасть сам на себя и образовать изображение, которое тоже он.
Митя попытался назвать собой хоть что-нибудь из всего этого и не смог. Он был всем этим и абсолютно ничем — просто игрой света и тени, на
которую смотрело то, что было им на самом деле, хотя на самом деле не было ничего такого, что было бы им — Митей, сидящим на холодной каменной
поверхности огромного и прекрасного мира, прислонясь спиной к неровному выступу скалы.
Он встал и огляделся. Димы нигде не было видно. Потом он заметил слабый дрожащий свет, мелькнувший в расщелине между двумя скалами, и
подумал, что Дима там. Дойдя до расщелины, он щелкнул зажигалкой, протянул ее вперед и шагнул через похожий на порог каменный выступ. Скалы
смыкались над головой, образуя подобие высокой пещеры. Митя увидел впереди слабый огонек, как будто у Димы в руках догорала спичка, и позвал:
— Дима! Где ты?
Тот не ответил.
— Кто ты такой? — крикнул Митя и пошел вперед.
Огонек тронулся ему навстречу, и через несколько шагов его вытянутая вперед рука с быстро нагревающейся зажигалкой уперлась в непонятно
как оказавшееся здесь зеркало в тяжелой полукруглой раме из темного дерева.
Глава 15
ЭНТОМОПИЛОГ
— То есть я как хочу сделать, Паш, — тонким тенорком говорил Арнольду Сэм, — я туда поеду и возьму корыто, а назад своим ходом. Тут я
корыто продам, а продам я его, Паша, круто. Они сейчас дорогие. И тогда у меня с прибабахом на два новых выйдет.
Они сидели свесив ноги на высоком деревянном заборе в начале набережной. Пальцы Сэма были вжаты в пластмассовые бока чемоданчика с такой
силой, что их ногти побелели, а лицо было покрыто маленькими бусинками пота и до крайности сосредоточено; глядел он в сторону моря, но явно
видел на его месте что-то другое.
— Но это, понятно, через баксы, — продолжал он, — а то их все сейчас продали, вот с рублями, козлы, и остались.
Ты ведь понимаешь, Паш,
не на голое место еду. А кстати, тебе охотничий билет нужен?
— Зачем это? — спросил Арнольд.
— А чтоб официально на стене висело. Если придут квартиру грабить — снимешь и… Ты подумай только, Паш, какая сильная вещь! Я сейчас
оформляю себе — четыре инстанции надо пройти, и везде взятки платишь. Выходит примерно два с полтиной. И еще у меня одна мысль есть…
Снизу послышался скрип, и Арнольд увидел приближающийся к забору навозный шар, облепленный зелеными и желтыми листьями.
«Уже осень», — подумал он с грустью.
За шаром бежал маленький мальчик.
— Эй, — крикнул он, — вас зовут! Просили к столикам подойти.
— Кого зовут? — спросил Арнольд. — И кто?
— Не знаю, — ответил мальчик. — Просто просили передать, что с Наташей плохо. Вы не знаете, где тут пляж? А то в тумане не видно ничего.
— Прямо, — сказал Арнольд и неопределенно махнул рукой.
— Спасибо, — недоверчиво сказал мальчик.
Он толкнул свой шар дальше, и Арнольд некоторое время глядел ему вслед, прислушиваясь к путаному бормотанию Сэма.
— А если ты хочешь, Паш, — говорил тот, — то поезжай со мной в Венгрию. Билет шестьдесят долларов, дорогой, но поехать стоит. И насчет