* * *
На следующее утро Марина проснулась от скрипа. Висящий под потолком кокон слегка покачивался, и Марина поняла, что Наташа готова
вылупиться.
— Наташа, — стараясь говорить спокойно, начала Марина, — пойми. Чтобы пробиться к свободе и солнечному свету, надо всю жизнь старательно
работать. Иначе это просто невозможно. То, что ты собираешься сделать, — это прямая дорога на дно жизни, откуда уже нет спасенья. Понимаешь?
Кокон треснул по всей длине, и из появившегося в его верхней части отверстия высунулась голова — это была Наташа, но совсем не та
девочка, с которой Марина долгими вечерами играла в магаданские концерты.
— А мы, по-твоему, где живем? На потолке, что ли? — грубо отозвалась она.
— Смотри, — с угрозой сказала Марина, еле удерживая взгляд на коконе, — вернешься вся ободранная, яиц в подоле принесешь — на порог тебя
не пущу.
— Ну и не надо, — отвечала Наташа.
Она уже разорвала стенку кокона, и вместо скромного муравьиного тельца с четырьмя длинными крыльями Марина увидела типичную молодую муху
в блядском коротеньком платьице зеленого цвета с металлическими блестками. Наташа была, конечно, красива — но совсем не целомудренной и
быстрорастворимой красотой муравьиной самки. Она выглядела крайне вульгарно, но в этой вульгарности было нечто завораживающее и притягательное,
и Марина поняла, что мордастый мужчина из французского фильма, случись ему выбирать между Мариной, какой она была в молодости, и Наташей, выбрал
бы, несомненно, Наташу.
— Проститутка! — выпалила Марина, чувствуя, как к оскорбленным родительским чувствам примешивается женская ревность.
— Сама проститутка, — не оборачиваясь, отозвалась Наташа, занятая своей прической.
— Ты… Ах ты… — зашипела Марина, — на мать… Прочь из моего дома! Слышишь, прочь!
— Сейчас сама уйду, — сказала, заканчивая туалет, Наташа. — Больно надо.
— Немедленно! — закричала Марина. — Какими словами на мать! Прочь отсюда!
— И баян мне твой надоел, старая дура, — бросила Наташа. — Сама на нем играй, пока не подохнешь.
Марина уронила голову на сено и в голос зарыдала. Она ожидала, что через несколько минут Наташа опомнится и приползет извиняться, и даже
решила не извинять ее сразу, а некоторое время помучить, но вдруг услышала звяканье врезающегося в землю совка.
— Наташа, — закричала она, чудовищным усилием поворачивая голову, — что ты делаешь!
— Ничего, — ответила Наташа, — наружу выбираюсь.
— Так вон ведь выход! Ты что, хочешь все разрушить, что мы с отцом построили?
Наташа не ответила — она продолжала сосредоточенно копать и, какие бы материнские проклятия ни обрушивала на ее голову Марина, даже не
оборачивалась. Тогда Марина, как могла, приблизила голову к черной дыре в стене и завопила:
— Помогите! Люди добрые! Милиция!
Но ответом ей было только далекое завывание ледяного ветра.
— Спасите! — опять заорала Марина.
— Да чего ты орешь, — тихо сказала из-под потолка Наташа, — во-первых, добрых людей там нет, а во-вторых, все равно никто не услышит.
Марина поняла, что дочь права, и впала в оцепенение. Под потолком мерно позвякивал совок, так продолжалось час или два, а потом в камеру
упал солнечный луч и ворвался полный забытых запахов свежий воздух; Марина вдохнула его и неожиданно поняла, что тот мир, который она считала
навсегда ушедшим в прошлое вместе с собственной юностью, на самом деле совсем рядом и там началась осень, но еще долго будет тепло и сухо.
— Пока, мама, — сказала Наташа.
«Улетает», — поняла наконец Марина и закричала:
— Наташа! Сумку хоть возьми!
— Спасибо! — крикнула сверху Наташа, — я взяла!
Она чем-то прикрыла прорытую наверх дыру, и в камере опять стало темно и холодно, но тех нескольких секунд, пока светило солнце, хватило
Марине, чтобы вспомнить, как все было на самом деле в тот далекий полдень, когда она шла по набережной и жизнь тысячью тихих голосов,
доносящихся от моря, из шуршащей листвы, с неба и из-за горизонта, обещала ей что-то чудесное.
— Пока, мама, — сказала Наташа.
«Улетает», — поняла наконец Марина и закричала:
— Наташа! Сумку хоть возьми!
— Спасибо! — крикнула сверху Наташа, — я взяла!
Она чем-то прикрыла прорытую наверх дыру, и в камере опять стало темно и холодно, но тех нескольких секунд, пока светило солнце, хватило
Марине, чтобы вспомнить, как все было на самом деле в тот далекий полдень, когда она шла по набережной и жизнь тысячью тихих голосов,
доносящихся от моря, из шуршащей листвы, с неба и из-за горизонта, обещала ей что-то чудесное.
Марина поглядела на стопку газет и с грустью поняла, что это все, что у нее осталось, — точнее, все, что осталось для нее у жизни. Ее
обида на дочь прошла, и единственное, чего она хотела, — это чтобы Наташе повезло на набережной больше, чем ей. Марина знала, что дочь еще
вернется, но знала и то, что теперь, как бы близко к ней ни оказалась Наташа, между ними всегда будет тонкая, но непрозрачная стена — словно то
пространство, где они когда-то играли в магаданские концерты, вдруг разделила доходящая до потолка комнаты глухая желтая ширма.
Глава 14
ВТОРОЙ МИР
— …избавиться от ощущения, — говорил Митя, стоя с закрытыми глазами в центре площадки под шестом маяка, — что он копает крыльями