Осторожно положив камеру на мокасины, Сэм прикоснулся к Наташе и сквозь платье почувствовал, как она вздрогнула. Тесемки абсолютно ничего не
держали и были, как Сэм помнил из статьи в «Нэшнл Джиографик», просто наивным приспособлением для завязывания знакомств, которым пользовались
русские девушки, — даже металлические шарики на их концах напоминали блесну. Но дрожь, прошедшая по наташиной спине, заставила Сэма забыть о
методике правильного поведения, которую рекомендовал журнал, и когда Наташа перешагнула через упавшее на камень платье и осталась в крохотном
купальнике из блестящей зеленой ткани, его руки сами потянулись к камере.
Он долго снимал худенькое полудетское тело Наташи, ее счастливую улыбку и волну летящих по ветру волос, снимал ее голову над изумрудной
водой и мокрые отпечатки ступней на камне, а потом, передав Наташе камеру и объяснив, на что надо нажимать, бросился в море и рванул к возникшей
вдали белой точке прогулочного катера таким безоглядным баттерфляем, словно и правда собирался достичь его вплавь.
Когда, тяжело дыша, он вернулся на плиту, Наташа лежала на спине, ладонью прикрывая глаза от солнца. Сэм устроился рядом, положил щеку на
теплую поверхность камня и, прищурясь, поглядел на Наташу.
— Вот вернусь домой, — сказал он, — буду смотреть это по телевизору и грустить.
— Сэм, — сказала Наташа, — вот в Риме ты был, это я знаю.
А во Франции?
— Совсем недавно, — ответил Сэм, придвигаясь к ней поближе. — А почему ты спрашиваешь?
— Так, — вздохнув, сказала Наташа. — Мать у меня часто про Францию говорила. Что ты там делал?
— Как обычно, кровь сосал.
— Нет, я не в том смысле. Ты просто так взял и поехал?
— Не совсем. Меня друзья пригласили. На ежегодный прустовский праздник в город Комбре.
— А что это за праздник такой?
Сэм долго молчал, и Наташа решила, что ему лень рассказывать. Где-то стрекотала машина прогулочного катера. Совсем рядом раздалось
несколько чуть слышных мажорных гитарных аккордов, а потом послышалось тихое жужжание и Наташа ощутила легкий укол в ногу; она рефлекторно
хлопнула по этому месту ладонью — под ее пальцами что-то расплющилось, скаталось в крошечный шершавый шарик и отлетело в воду. Сэм заговорил
нараспев, гнусаво произнося некоторые звуки в нос:
— Представь небольшую сельскую церковь, построенную около пяти веков назад, с грубо высеченными фигурами христианских королей, глядящих
на площадь с облетевшими каштанами, ветви которых металлически блестят в свете нескольких фонарей; на брусчатке перед порталом появляется
одинокий усатый мужчина, похожий на мишень из провинциального тира, и уже трудно сказать, что происходит потом, когда непреодолимая сила
влечения отнимает у памяти мгновения полета, оставляя ей лишь короткие прикосновения бродящих наугад лапок к пропахшему кельнской водой и
сигарным дымом шелку кашне и грубое…
— Сэм, — прошептала Наташа, — что ты делаешь. Нас же увидят….
— …чем-то даже оскорбительное ощущение близости чужой кожи к твоему рту. Наслаждение усиливается, когда начинаешь различать за
прорванными занавесями покровов, отделяющих одно тело от другого, глухой шум, сначала ток крови…
— Ах, Сэм… Не сюда……
— …а затем — повелительные удары сердца, подобные сигналам, посылаемым с планеты Марс или из какого-то другого мира, так же
недоступного нашему взору; их ритм и задает то страстные, то насмешливые движения твоего тела, в долгий выступ которого, блуждающий в
пульсирующих лабиринтах чужой плоти, как бы перетекает все сознание; и вдруг все кончается, и ты вновь плывешь куда-то над старыми камнями
мостовой…
— Сэм…
Сэм откинулся на камень и некоторое время не чувствовал вообще ничего — словно и сам превратился в часть прогретой солнцем скалы. Наташа
сжала его ладонь; приоткрыв глаза, он увидел прямо перед своим лицом две большие фасетчатые полусферы — они сверкали под солнцем, как битое
бутылочное стекло, а между ними, вокруг мохнатого ротового хоботка, шевелились короткие упругие усики.
— Сэм, — прошептала Наташа, — а в Америке много говна?
Сэм улыбнулся, кивнул головой и снова закрыл глаза. Солнце било прямо в веки, и за ними возникало слабое фиолетовое сияние, на которое
хотелось глядеть и глядеть без конца.
Глава 6
ЖИЗНЬ ЗА ЦАРЯ
Трудно было сказать, сколько дней Марина углубляла нору и рыла вторую камеру.
Дни бывают там, где встает и заходит солнце, а Марина жила
и работала в полной тьме. Сначала она передвигалась на ощупь, но через некоторое время заметила, что неплохо видит в темноте, — заметила
совершенно неожиданно, когда в середине главной камеры уже была готова широкая кровать из сена, накрытого украденной в пансионате шторой. Марина
как раз думала, что возле кровати, как в фильме, должна обязательно стоять корзина с цветами, и тут увидела в углу камеры трофейный фанерный
ящик. Она огляделась и поняла, что видит и остальное — кровать, нишу в полу, где были сложены найденные на рынке продукты, и собственные
конечности; все это было бесцветным, чуть расплывчатым, но вполне различимым.
«Наверно, — подумала Марина, — я и раньше видела в темноте, просто не обращала внимания.»
Взяв ящик, она поставила его возле кровати, сунула туда клок сена и, как сумела, придала ему форму букета. Отойдя к дальней стене камеры,