покачиваясь вдаль; ручей водопадиком обрушивался с тротуара на мостовую, и когда картонная гильза перевалилась через бетонный бордюр, Наташа
потеряла ее из виду.
— Видишь, Наташа, эти пузыри? — спросил Сэм. — Вот так и мы. Насекомые убивают друг друга, часто даже не догадываясь об этом. И никто не
знает, что будет с нами завтра.
— Я даже не заметила, как он подлетел, — сказал Наташа. — Все машинально вышло.
— Он был пьян, — сказал Сэм. — И потом, кто же в ляжку кусает? Только самоубийцы. Это ведь самое чувствительное место.
Он положил руку на наташину ногу.
— Вот сюда, да?
— Да, — тихонько ответила Наташа.
— Не болит?
Наташа подняла на Сэма пустые и загадочные зеленые глаза.
— Поцелуй меня, Сэм, — попросила она.
Дождь постепенно стихал. Стеклянная стена остановки была оклеена выцветшими объявлениями. Впившись в наташины губы, Сэм заметил прямо
напротив своего лица бумажку с надписью: «Дешево продается жирная собака.
Впившись в наташины губы, Сэм заметил прямо
напротив своего лица бумажку с надписью: «Дешево продается жирная собака. Звонить вечером, спросить Сережу.» Полоски с телефонами были оборваны,
а почерк был крупный, твердый и наклоненный влево. Сэм перевел глаза. Рядом висело другое объявление: «Скромный молодой массажист приходит на
дом. Оплата по договоренности». Из-под него выглядывало третье объявление, в котором некто по имени Андрис выражал нетерпеливое желание купить
кресло «Мемфис» из гарнитура «Атлантис».
— Ох, Сэм, — сказала Наташа, — так меня еще никто не целовал.
— Куда бы нам пойти, — сказал Сэм.
— У меня мать дома, — сказала Наташа, — а я с ней в ссоре.
— Может, ко мне в гостиницу?
— Что ты! Что про меня подумают? Тут же все всех знают. Уж лучше ко мне.
— А мать?
— Она нас не увидит. Только у нее есть одна ужасная привычка — она все время вслух читает. Иначе до нее смысл не доходит.
— Далеко это?
— Нет, — сказала Наташа, — совсем рядом. Минут семь идти от силы. Сэм, я, наверно, страшная, да?
Сэм встал, вышел из-под навеса и поглядел вверх.
— Идем, — сказал он. — Дождь кончился.
За время дождя ведущая к пансионату грунтовка превратилась в сплошной разлив грязи, и увитый виноградом серебристый Ильич, торчащий на ее
краю, казался носовой фигурой корабля, засосанного вязким рыжим месивом. Сначала Сэм пытался ступать в те места, где грязь казалась менее
глубокой, но через несколько метров дорога стала казаться ему хитрым и злым живым существом, старающимся как можно сильнее нагадить ему за то
время, пока он пользуется ее услугами. Он выбрался на траву и пошел по ней — ноги сразу промокли, но зато грязь с мокасин быстро обтерлась о
сырые стебли. Наташа шла впереди, держа в каждой руке по тапочке и балансируя ими с удивительным изяществом.
— Почти пришли, — сказала она, — теперь направо.
— Но там же газон, — сказал Сэм.
— Да, — сказала Наташа, — живем мы скромно, но другие еще хуже. Вот сюда. Не поскользнись. Руку держи.
— Ничего, слезу. А, черт.
— Я же говорила, руку возьми. Ничего, застираем, за час высохнет. Теперь вперед и налево. Пригнись только, а то головой заденешь. Ага,
вот сюда.
— Можно посветить?
— Не надо, мать проснется. Сейчас глаза привыкнут. Ты только тише говори, а то ее разбудишь.
— А где она? — шепотом спросил Сэм.
— Там, — прошептала Наташа.
Постепенно Сэм начал различать окружающее. Они с Наташей сидели на небольшом диване; рядом стояла тумбочка с двухкассетником и письменный
стол, над которым висела полка с несколькими книжками. В углу тихонько трещал маленький белый холодильник, на дверце которого, как бы
компенсируя очевидное отсутствие мяса внутри, помещался плакат с голым по пояс Сильвестром Сталлоне. Метрах в трех от дивана комната была
перегорожена доходившей почти до низкого потолка желтой ширмой.
Сэм достал сигарету и щелкнул зажигалкой. Наташа попыталась поймать его за руку, но было уже поздно — комната осветилась, и из-за ширмы
долетел тихий женский стон.
— Ну все, — сказала Наташа, — разбудил.
За ширмой что-то тяжело пошевелилось и прокашлялось, потом зашуршала бумага, и тонкий женский голос начал громко и членораздельно читать:
— …Но, конечно же, у всех сколько-нибудь смыслящих в искусстве насекомых уже давно не вызывает сомнения тот факт, что практически
единственным квазиактуальным постэстетическим эпифеноменом современного литературного процесса является на сегодняшний день — разумеется, на
эгалитарно-эсхатологическом внутрикультурном плане — альманах «Треугольный хуй», первый номер которого скоро появится в продаже. Обзор
подготовили Всуеслав Петухов и Семен Клопченко-Конопляных. Примечание. Мнение авторов может не совпадать с мнением редакции. Полет над гнездом
врага. К пятидесятилетию со дня окукливания Аркадия Гайдара…
— Теперь можно вслух говорить, — сказала Наташа, — она ничего не услышит.
— И часто она так? — спросил Сэм.
— Целыми днями. Может, музыку включим?
— Не надо, — сказал Сэм.
— Дай я затянусь, — сказала Наташа, присаживаясь к Сэму на колени и вынимая из его пальцев горящую сигарету.
Сэм обнял ее за живот и нащупал под мокрой зеленой тканью горячую впадинку пупка.
— И получается, — монотонно читал за ширмой тонкий голос, — что прочесть его, в сущности, некому: взрослые не станут, а дети ничего не