твердо знал, что большая часть его знакомых не роет никакого тоннеля, но тем не менее знакомые попадались ему навстречу с удручающим
однообразием. Иногда, правда, в земле оказывались приятные сюрпризы — например, из стены торчала нижняя часть женского туловища (Сережа никогда
не раскапывал дальше поясницы, полагая, что это приведет ко многим проблемам) или пара банок пива, ради которого он позволял себе небольшую
передышку, но большая часть пути пролегала через работу.
Чтобы хоть как-то объяснить себе тот странный факт, что в своем выверенном по компасу движении он регулярно прокапывает насквозь пласты
земли с совершенно одинаковыми вкраплениями, такими как кульманы, сослуживцы и даже вид за окном, Сережа пользовался аналогией с поездом,
который идет вперед и бесконечно приближается к заветной шпале, неотличимой от соседних.
Впрочем, некоторые различия были — иногда контора, через которую Сережа совершал свой дневной рывок (он образовывал это слово от «рыть»),
обновлялась — перемещались кульманы, менялась окраска стен, кто-нибудь появлялся или навсегда исчезал. Сережа отметил одну закономерность —
если, например, он проползал через работу, где сгорал электрический чайник (сослуживцы любили пить чай), то на всех последующих работах, через
которые он рыл свой ход, этот (или очень похожий) чайник тоже оказывался сгоревшим, пока Сережа не докапывался до такой работы, куда кто-нибудь
приносил новый.
Работа была совсем не сложной — надо было перечерчивать старые синьки на ватман, чем, кроме Сережи, занималось еще несколько сослуживцев.
Обычно с утра они начинали длинный неспешный разговор, в котором невозможно было не участвовать. Говорили они, как это обычно бывает, обо всем
на свете, но поскольку круг тем, которых они касались, был очень узок, Сережа замечал, что с каждым днем на свете остается все меньше и меньше
того, что было прежде, например, того, что было в тот вечер, когда он сидел под веткой и слушал треск сумевших выбиться из-под земли цикад.
Неизбежное общение с сослуживцами действовало на Сережу не лучшим образом. У него стала меняться манера ползти — он теперь сильно
прижимал голову к земле и иногда, раскапывая особенно крутую лестницу в буфет, помогал себе мордой. Одновременно он стал немного по-новому
понимать жизнь и вместо прежнего желания прорыть тоннель как можно дальше начал ощущать ответственность за свою судьбу. Однажды он заметил, что
сидит за столом, чистит двумя руками карандаш и одновременно роется в ящике — роется чем-то таким, чего у него раньше просто не было. Сначала он
решил, что сходит с ума, но, приглядываясь к сослуживцам, стал замечать у них по бокам чуть заметные полупрозрачные коричневатые лапки, которыми
они ловко пользовались. Как оказалось, такие же лапки были и у него, просто в них раньше не возникало потребности, но теперь Сережа научился
видеть их, а потом и употреблять в дело. Сперва они были слабыми, но постепенно окрепли, и Сережа стал доверять им работу, используя руки по
прямому назначению — рыть тоннель дальше и дальше.
Но тоннель все равно каждый день приводил его на работу, где из рыхлых земляных стен глядели давно знакомые до последней черточки лица. В
них присутствовала одна общая особенность — все они были украшены усами. Сережа никогда не придавал этому особого значения, но все-таки решил
отпустить усы сам.
Примерно через месяц, когда они достаточно отросли, он заметил, что жизнь стала как-то полнее, а сослуживцы превратились в удивительно
милых ребят с самыми разнообразными интересами. Понять все это ему помогли именно усы, ощупывающие движения которых позволяли воспринимать
реальность с не известной раньше стороны. Он убедился, что жизнь можно не только видеть, но и ощупывать усами, как это делали все вокруг, и
тогда она становится настолько захватывающей, что рыть тоннель дальше особо незачем. Его стали интересовать окружающие, но еще интересней было,
что о нем думают другие.
Он убедился, что жизнь можно не только видеть, но и ощупывать усами, как это делали все вокруг, и
тогда она становится настолько захватывающей, что рыть тоннель дальше особо незачем. Его стали интересовать окружающие, но еще интересней было,
что о нем думают другие. И как-то после рабочего дня, на вечеринке с коньячком, он услышал:
— Наконец-то ты, Сережа, стал одним из нас.
Эти слова произнесло одно лицо, чуть выступающее из земляной стены. Остальные лица закрыли глаза и стали шевелить усами, как бы ощупывая
Сережу, чтобы проверить — действительно ли он один из них. Судя по их улыбкам, они оказались вполне удовлетворены результатом.
— А кем это я стал? — спросил Сережа.
— Брось притворяться, — захохотали лица, — будто не понимаешь!
— Правда, — не сдавался Сережа, — кем?
— Тараканом, кем еще.
Услышав это, Сережа ощутил холодную волну, прошедшую по всему телу. Он бросился к концу тоннеля, где висел календарь с портретом Никитая
Второго (Сережа вспомнил, что сам повесил его сюда, когда решил, что уже отрыл свое), и принялся лихорадочно откидывать землю руками под хохот и
улюлюканье оставшихся сзади усатых рож. Откопав дверь ванной, он быстро прорыл лаз к зеркалу, посмотрел на коричневую треугольную головку с